— Я все о себе знаю, — сказала Долорес вслух. — Я начала с нуля. В детстве я не получила ничего, мать работала и еле-еле тянула нас двоих. Отец ушел, когда мне было шесть лет, просто взял и бросил нас с матерью — живите, как умеете! Мать была тряпкой, ну самой настоящей тряпкой. Когда папаша смылся, я поняла, что она даже не знала, как удерживают мужа. И я подумала: а я тоже не сумею удержать мужика, который мне нужен? Я тоже тряпка? Нет, я с детства была сильной, но сукин сын, мой папа, все равно бросил меня. Я долго старалась понять, в чем тут фокус, и, наконец, дотумкала.

— Ну? — Чарлин подалась вперед, вертя в пальцах свой коктейль.

— Не надо ни в чем рассчитывать на мужчину. Он только и смотрит, как бы увильнуть!

В глазах Долорес светилась нескрываемая ненависть.

— Не знаю, конечно, если напороться на старичка, который от всего устал…

— Устал? — фыркнула Чарлин. — Кобели до смерти не устают!

— Тоже верно. Вот что я тебе скажу, Чарлин: пока я не состарилась, я постараюсь и душу, и тело продать за те вещи, которые желаю иметь в жизни. Тут ведь так: или ты, или тебя!

— Кто спорит, — согласилась Чарлин. — Кто первый кого использует, тот и победил. Тот и в выигрыше.

— Вот так! И я решила, что все должно быть так, как я хочу. На моих условиях. Мне надо, чтобы со мной считались, а не я подлаживалась к другим!

— Ты права. Независимость в жизни главное. Могу только пожалеть, что в твоем возрасте я этого еще не понимала. Черт!

— Ну? — поторопила ее Долорес.

— Что — ну? Я, знаешь, на чем сгорела? Смеяться будешь — на любви!

— О, Господи!

— Знать бы мне сорок лет назад, какая все это липа. А я все романтизировала, идеализировала, мне, видите ли, требовались утонченные, подлинные чувства и прочее дерьмо!

Чарлин по рассеянности пальцем размешала свой коктейль.

— Надо думать, это оттого, что я родилась под знаком Рыб. Рыбы вечно вляпываются во всякую мерзость!

Долорес укоризненно покачала головой.

— Любовь. Мразь все это. Мне с шести лет известно, что такое любовь. Единственный мужчина, который заставил меня плакать, — это мой сукин кот папаша, поверишь? Я тогда дала себе слово, что больше ни один кобель и слезинки из меня не выжмет!

— Я бы тоже последовала твоей тактике, если бы могла прожить жизнь заново! Я бы в постели добивалась всего, что мне нужно, и плевала бы на разговоры о любви! Эмоциональный комфорт! Да ничего подобного на свете нет! — И Чарлин сделала большой глоток.

— Ну, ты все-таки могла бы разбогатеть, Чарлин, без сомнения, могла, хоть ты и верила в любовь!

— Да все у меня было: и разделы имущества по разводу, и алименты, и драгоценности, и меха, и красивые дорогие тряпки, но я все потеряла на недвижимости и на акциях. Знаешь, у всех так бывает — то взлет, то падение, то везет, то не везет… И осталась я сама видишь с чем…

Чарлин допила до дна и указала официанту на стакан красноречивым жестом — повторить!

— Но больше всего я рвалась к другому — к чему рвутся все женщины вроде нас с тобой — к блеску! Я хотела быть вечной богиней. А это опасно.

— У тебя было четыре мужа, — напомнила Долорес. Чарлин кивнула в подтверждение.

— На три больше, чем у меня, — продолжала Долорес. — Но я тебя еще догоню!

— Конечно. Расскажи мне про своего единственного, с которым, я полагаю, все давно покончено.

Долорес хихикнула.

— Давным-давно. Я вышла замуж только потому, что в тот период мне требовалась подстраховка. Он сыграл для меня роль трамплина. Понимаешь, после школы я собиралась пойти в манекенщицы — в Чикаго это было. Ничего не вышло, у меня не было денег на подготовку — на фотографии, альбомы, на пропитание. Пришлось оставить эту затею и найти себе работенку. Полгода я проработала продавщицей в чулочном отделе в «Маршал Филдс». Сейчас самой не верится, да и вспоминать об этом времени неохота. В общем, я познакомилась с Лу. Он был фотографом, а я как раз опять пыталась найти себе место в рекламе. Мы с ним сошлись, а потом Лу стал требовать, чтобы мы поженились. Я сказала: ладно, давай. Не то чтобы он был большой находкой, но какого черта мне было терять? Мне было восемнадцать, и замужество все-таки стало шагом вперед.

— Понятно, — вздохнула Чарлин. — Бывают в жизни женщины моменты, когда, кроме замужества, ей ничего не остается.

— В рекламе дело пошло, и я становилась признанной моделью, но мне-то хотелось большего. Я быстро схватила то, что мне нужно было, а что мне нужно, я тогда уже поняла. Снимки мои делались все лучше и лучше, и я начала рассылать их по агентствам и студиям в Голливуде. Один агент позвонил и сказал, что я представляю для него интерес. К тому времени у меня уже было отложено несколько тысяч, так что я снялась и полетела.

— А развелась когда? — спросила Чарлин.

— Тогда же и развелась!

— И что же было в Голливуде?

— А что бывает в Голливуде со всеми? Ты приезжаешь, ты свежачок, и перед тобой расстилают красный ковер. Твой агент добывает для тебя контракты, тебе кажется, что все киностудии сражаются за тебя. Но ты делаешь то, что советует агент, подписываешь контракт по его выбору, сидишь и ждешь. Студии настоящие роли отдают признанным «звездам», а остальные, на контрактах, получают объедки. Не хочешь — вообще ничего не получишь.

Долорес не собиралась рассказывать Чарлин, что ее контракт не был продлен, когда истек его срок.

— Я поняла, что надо сматываться, иначе это просто смерть. Куда сматываться? Нью-Йорк показался мне единственным местом, сюда сходятся все пути. В наши дни добиваться признания надо на международной арене, а из этого города пути ведут всюду, куда хочешь попасть.

— Ты права, — согласилась Чарлин. — Сегодня Нью-Йорк стал пупом земли. Что происходит — происходит здесь. В Голливуде можно сидеть до бесконечности на собственной заднице, разве что тебя заметит кто-то с Бродвея, или из Лондона, или еще откуда. Голливуд ведь больше не делает «звезд».

— В общем, я довольна, что переехала сюда, — заключила Долорес. — У меня такое чувство, что здесь я найду, что мне надо.

— Волнующее чувство.

— Или.

— Все при тебе, Долорес, — сказала Чарлин. — Ты пробьешься. К тому же ты родилась под знаком Льва, а львицы обыкновенно добиваются больших успехов. И Скорпион оказывает на тебя воздействие. Я снимаю перед тобой шляпу. Слушай, может, потопаем? Ангел мой, это было божественно!

Рекс поднял трубку.

— Моя любовь! — сказал он с придыханием.

Сигарднер Сен-Лорэн был его новейшим увлечением. Их любовь длилась уже почти неделю, и Рекс начинал думать, что на сей раз это настоящее чувство. Си тоже так думал.

— Бэби, — стонал он в трубку. — Я так влюблен в тебя! И знаешь, мне кажется, что между нами происходит нечто из ряда вон выходящее. Я читал «Четыре вида любви» Льюиса, и, по-моему, у нас с тобой все четыре: сторге, филия, агапэ и эрос. Этого же почти никогда не бывает — все четыре сразу!

Глаза Рекса искрились, тело напрягалось от желания. Но уже мигали лампочки на других телефонах, и надо было заниматься делами. Дела шли совсем неплохо, дела шли просто хорошо. Еще никогда агентство «Райан-Дэви» не зарабатывало столько денег, рекламщики отдавали ему предпочтение перед всеми другими агентствами в городе, зная, что на «Райан-Дэви» можно положиться и получить наилучших манекенщиц. В этом сезоне у моделей бывало по шесть собеседований на день, шесть дней в неделю, а заказами на коммерческую рекламу они были обеспечены чуть не до конца года.

Кэрри старалась, как можно реже выходить из дома. Она часами сидела без движения, чувствуя себя такой же стылой, как зимняя улица за окном. Ее апатия была защитным средством от нестерпимой боли. Больше не было Мела, больше не было ребенка. Бог с ним, с Мелом. Остался бы ребенок…

Долорес опять уехала. «Мне надо взять себя в руки, — думала Кэрри. — Надо что-то делать, все равно что, все равно с кем».