Рекс всмотрелся в волнующие фотографии свежего номера иллюстрированного журнала, он не мог наглядеться на молодого красавца в плотно облегающих трусиках.

Зазвонил телефон.

— Далтон, дорогой! — в голосе Рекса зазвучали интимные нотки. — Я все силы прилагаю, чтобы дать тебе возможность сняться в рекламе «Жиллетт»… Хорошо, в парной, хорошо, через полчасика!

Он посмотрелся в зеркало. Ей-Богу, он недурен собой сегодня в новом, так называемом кучерском пиджаке с очаровательным галстуком нежно-желтого цвета. Он поправлял воротничок, когда в дверь заглянула Чарлин.

— Родненький, у тебя есть телефон студии Фила Сантуцца? Я думала, что в моей картотеке есть визитная карточка, но что-то не вижу ее.

— Сейчас посмотрю.

— Пришла бедненькая Лул Энн Джакман. Чокнутый фотограф гонялся за ней по всему ателье. Представляешь, за такой наивной малышкой, как Лул Энн! Она еле заперлась от него в примерочной, потом выскочила на улицу и позвонила из автомата.

— Возьми номер.

— Сейчас я позвоню этому сукиному коту и скажу, что я о нем думаю! Совращать маленьких девственниц!

— Какая разница! В нашем бизнесе они недолго сохраняют невинность!

Рекс зевнул и, снова обратившись к зеркалу, стал причесываться в предвкушении любовного свидания.

На другой день Кэрри выписали из больницы, и она отправилась прямо домой. Никогда еще квартира не казалась ей такой заброшенной и пустой. Как жаль, что Долорес уехала в Монтего-бэй… Резко затрещал телефон: Чарлин. Очень важное и срочное собеседование.

— Кэрри, придется собраться и сбегать туда! От одного собеседования ничего с тобой не будет. Вернешься и опять ляжешь в постель! Так я могу на тебя рассчитывать? Ну, я знала, что ты молодец.

Однако, оказавшись на улице, Кэрри едва не потеряла сознание. Возвратилась она с трясущимися коленками и рухнула на пол. Она не знала, сколько пролежала с колотящимся сердцем, стук которого отдавался в висках, не чувствуя ни рук ни ног. Жизнь сосредоточилась в болезненно пульсирующих висках и в другом месте, откуда хлестала кровь.

Кэрри шевельнулась — будто из другой вселенной до ушей ее донесся непонятный звук. Телефон!

Она с трудом дотянулась до него.

— Кэрри, ласточка, прости, что не позвонил в больницу, но ты же понимаешь, мне не хотелось засветиться, — голос Мела звучал неясно, это был голос из прошлого. — Вот в чем дело, Кэрри, понимаешь, Маргарет с детьми решила приехать на Рождество. Ради детей, ради того, чтобы соблюсти приличия… Я знаю, ты же поймешь, ты же мне веришь, правда? У нас все будет хорошо!

— Обязательно, — ответила Кэрри.

Еще никогда она не ощущала такой пустоты.

— Ты где собираешься обедать? — спросил Рекс, когда Чарлин с собаками появилась в дверях.

— «Ла Фонда дель Соль».

— Не слабо, — облизнулся Рекс. — Там прекрасно готовят пайеллу. Ты что закажешь?

— Я не очень хочу есть.

— Лапочка, ты уморишь себя голодом! Кстати, тебя искала Валери дю Шарм.

— С чего эта сучка взяла, что я собираюсь добывать для нее коммерческую рекламу? Она не собирается на покой? Ей под пятьдесят, а она из себя девочку корчит! К тому же и актриса она никакая. И еще жалуется, что мы посылаем на собеседования Лесли Сэвидж, а не ее — Лесли всего на двадцать лет моложе!

— Ты же знаешь, что Валери самая тупая сучка в городе, и самая наглая к тому же! Даже ты знала, когда пора уйти!

Чарлин растянула ярко накрашенные губы в ослепительную улыбку. Слова Рекса больно задели ее, но будь она проклята, если даст ему понять это! Нарочито равнодушным тоном Чарлин сказала:

— Валери явно не понимает, что ее типаж не для коммерческой рекламы. Даже если бы она появилась в роли домохозяйки, а не юной красотки.

Рекса повело:

— Чего я не могу вынести, так это ее стараний изобразить из себя француженку! Все отлично знают, что она ливанская еврейка. У меня нет предубеждений против евреев, но это просто смешно! Она обхаживает всех режиссеров, таскает их по ресторанам и кабакам в надежде, что это ей поможет! Что, она до сих пор не поняла, что многие фирмы берут только стопроцентных белых американок?!

Чарлин спустила собак с поводков и погладила каждую по голове. Уоррен немедленно перевернулся на спину и заболтал лапами в воздухе, Курт же уперся лапами в подоконник и стал разглядывать зимний пейзаж за окном. Слава Богу, у него больше не болел живот, и Чарлин успокоилась.

«Господи, — думала Чарлин. — Валери дю Шарм. Моя судьба, мой полтергейст. Со всеми нами происходит одно и то же». Чарлин посмотрела на свои фотографии на стене. «Когда-то я была вот такой, а сегодня я такая, какая есть. Проклятая работа, она одна не меняется, она как болезнь — сначала кажется, будто это исполнение мечтаний, наивная уверенность, будто в ней смысл твоей жизни, потом ты бы и рада уйти, да уже не можешь. Затянуло. Как Рекс любит говорить, «звезды» сверкают, пока не увядают. Ужасно другое — «звездам» кажется, что они еще могут сверкать.

Как болезнь, как раковая опухоль, хуже, чем алкоголизм, эта проклятая работа.

Кстати, выпить бы. Глоточек. Один глоток».

Чарлин потянулась за бутылкой, спрятанной в ящике, и резкая боль под правой грудью так и пронзила ее. Черт, печень, нельзя поддаваться, не вовремя это! Она охватила грудь ладонью, ощущая ее разбухшую громадность. «Стала много пить, Чарлин», — сказал ей внутренний голос. «Да нет же, — огрызнулся другой, — где же много? Пью чуть-чуть, только чтобы справиться с тем, что происходит, с развалом последнего куска моей жизни, с проблемами работы, денег и одиночества, существования, которое не имеет будущего и никого не волнует».

А волновала ее жизнь кого-то в прошлом? Ее любили, когда она выглядела, как на этих фотографиях? Черта с два! Она им всем была нужна для удовлетворения их собственных амбиций: Чарлин Дэви рядом — это символ и эмблема успеха! Кому она нужна сама по себе? Ей надо дарить подарки, чтобы она не ушла, дарить подарки, чтобы не одаривать любовью. Разве красивых женщин любят?!

Необходимость пройти через жизнь с красивым лицом — проклятие, увечье, на каждом шагу дающее о себе знать.

Телефонный звонок.

Кэрри сообщает, что чувствует себя лучше.

— Полежи и отдохни, кисуля, — советует Чарлин и думает, что все-таки прекрасно — иметь возможность помочь вот такой Кэрри сделать аборт.

Аборт. Прошло так много времени с той поры, как ее собственное тело подвергалось этому насилию. Будто это произошло в другой жизни, будто громадный пласт времени отделяет нынешнюю Чарлин от боли, испытанной в 1927 или в 1928 году. Не надо было этого делать. Она бы и не сделала, если бы знала наперед, что аборт искалечит ее как женщину. Сейчас наука шагнула вперед и аборт уже не убивает заодно и следующих детей, как это было в ее времена.

Сейчас Чарлин ненавидела себя за то, что так давила на Кэрри, практически вынуждая ее пойти на этот шаг. Все потому, что она, Чарлин, завидует Кэрри, не желает, чтобы Кэрри принесла в мир новую жизнь, раз этого не смогла сделать она, Чарлин. Как ненавидит Чарлин себя за это!

Осталась боль, все возрастающая с годами, становящаяся невыносимой в возрасте, когда женщины больше не рожают. Пройдет она когда-нибудь? Чарлин сомневалась в этом. Растает, как облачко в вышине, или сохранится тугим комком в груди, пока смерть не расправится с ней?

Чарлин допила виски и вздохнула. Сумерки сгущались, ярче горели, мигали красные лампочки на телефонах.

Бродвей, а точнее — западная Сорок четвертая улица. Долорес проверила на вывеске название театра и, перешагнув через лужицу подтаявшего снега, вошла в дверь, на которой значилось, что это служебный вход.

Ей преградил путь педик с блокнотом и карандашом в руках.

— Простите, ваше имя? — очень официально вопросил он, стараясь не допустить ее в театр, точно Долорес не имеет законного права на пребывание здесь!