Джинни кивнула. Долорес заторопилась к выходу, и Джинни помахала ей вслед.

Вполне возможно, что Генри уже встал.

Зимний сезон в разгаре. В тот вечер Долорес и Генри побывали на званом обеде: оркестр, танцы между переменами блюд, масса цветов, бесценный фарфор, хрусталь и столовое серебро, тончайшие скатерти и салфетки. К столу подавались изысканные вина и шампанское.

На следующий вечер супруги были на премьере, где собралась всегдашняя толпа молодых модерняжек, роскошных пожилых дам и похожих на пингвинов мужчин без возраста, в безукоризненных смокингах. Толпа шуршала программками, переговаривалась и раскланивалась.

Жизнь вошла в зимнее русло. Долорес Хейнс Гаупт — молодая светская дама, супруга весьма богатого и влиятельного Генри Гаупта, постоянно бывающая везде, где бывает весь свет, обедающая в самых дорогих ресторанах, поглощенная хождением по парикмахерским, магазинам и ателье, регулярно посещающая атлетический зал… Долорес Хейнс Гаупт — богатая молодая женщина: туалеты, приемы, премьеры, ее фотографии в самых престижных журналах мод, ее чековая книжка, гости, которых она собирает в своем доме, — все в норме. И при этом чрезвычайная поверхность, неудовлетворенные амбиции, тайные сексуальные дела. Долорес знала, что настал час принятия кардинальных решений.

— Я готова к переменам, Чарлин.

Они ели мороженое во «Временах года». Чарлин вскинула голову.

— Ты о чем?

— О переменах в моей жизни. Я собираюсь послать Генри.

— Господи! Давай закажем шампанское в честь такого дела.

— Он до чертиков мне надоел. Ты не представляешь…

— Можешь не объяснять. Я и так поражаюсь тому, сколько ты его терпела. Официант!

— Теперь, когда я снялась в телефильме, у меня кое-что для начала уже есть. Я чувствую, что мое будущее не здесь, а на побережье, Чарлин.

— Не торопись, детка, — остановила ее Чарлин. — Дождись, пока они сами к тебе не прибегут. Если ты поедешь на побережье просто так, ты окажешься еще одной красивой бабешкой, которая ищет себе применения. Сиди на месте и жди предложений. Дай развернуться рекламной кампании.

— Какая рекламная кампания, Чарлин! С тех самых пор, как я вышла за Генри, репортеры светской хроники так и вьются вокруг меня. Ты же знаешь. Я получила известность как светская дама, как актриса, как не знаю кто, но толку от всего этого чуть.

— Что тебе сейчас нужно, так это новая пьеса, — изрекла Чарлин. — Давай посмотрим, что тут можно сделать, но на сей раз выбирать должна уже ты.

Конечно, Чарлин права — Долорес нельзя ехать в Голливуд и снова толкаться среди старлеток. Долорес необходимо соблюдать достоинство и держаться за свой социальный престиж, быть над всеми и диктовать свои условия. На побережье это может и не получиться, но в Нью-Йорке она создаст себе имидж — она вне толпы. Она — Долорес Хейнс, она — сама по себе. Однако, что касается семейной жизни, здесь ее решение остается неизменным. Генри должен убраться вон.

Дело не в том, что он ее не удовлетворяет, дело вообще в их отношениях. Генри слишком стар для Долорес, ей нужен мужчина, способный выдерживать ритм и стиль ее жизни. Хватит с нее Генри — домоседа и зануды. К тому же замужество всегда было для нее этапом на пути к вершинам.

На следующей же неделе Долорес съехала с квартиры, сняла себе номер у «Пьера» и потребовала от Генри средств на содержание — ребенка и себя. Генри не чинил препятствий, он сразу согласился выплатить ей миллион, свободный от налогообложения.

Долорес окончательно утвердилась в том, что время на замужество было потрачено не напрасно, но теперь эта обуза позади, а впереди ее ждет свидание с судьбой.

Согласно свидетельству врачей, новорожденный Эндрю Сакс весил восемь фунтов, две унции. Любящая мамаша заявила, что ест он, как голодный тигренок, и, судя по его пухлому розовому тельцу, мамаша не преувеличивала. Всякий раз, как Кэрри видела младенца, он казался ей все здоровее и сильнее.

Начало осени было очень теплым. Центральный парк был полон золотой осенней листвы, колясок с младенцами, смеющихся малышей, запускающих кораблики на пруду. Кэрри подумала, что когда Ева сидит на скамейке в нарядном осеннем парке, не сводя глаз с Эндрю, сладко посапывающего в коляске, она выглядит воплощением материнского счастья.

— Расходы просто дикие, — говорила Ева. — Мне необходимо вернуться на работу.

— Мне кажется, что цены на все выросли минимум в два раза с тех пор, как мы с тобой начали работать, — согласилась с ней Кэрри.

— Чего не скажешь о наших потиражных. Они-то не увеличились.

— Тебе еще идут потиражные?

— И слава Богу, что пока еще идут. А как у тебя?

— Идут. За мебельную политуру, за сухие диетические завтраки, за освежитель воздуха.

— Неплохо.

— Зато гораздо хуже стало с коммерческой рекламой. За нее не платят, как платили раньше. На рынке мало денег, и это сказывается на рекламном бизнесе. Собственно, рекламы много, по старым меркам, такое количество рекламы сделало бы нас богатыми, но платят мало. Кроме того, изменилась мода — теперь в моду вошли девушки попроще или вообще некрасивые. Чарлин не зря твердила нам, что рекламное счастье не вечно.

— Меня все это приводит в ужас, — призналась Ева. — Раньше было так легко. А теперь, когда нуждаешься в заработке, — я, во всяком случае, очень нуждаюсь, тем более мне приходится и о ребенке думать — теперь все изменилось!

Ева посмотрела на Эндрю и поправила одеяльце на нем.

— А Марти что? — спросила Кэрри. — Марти помогает? Ева пренебрежительно фыркнула:

— Марти! У него одно занятие — телевизор смотреть.

— Да? Мне казалось, у вас с ним все нормально.

— Я, конечно, повзрослела, Кэрри, и, в отличие от прежних времен, мне не требуется самый богатый мужчина в мире, но, Господи, как может человек все время торчать перед телевизором, если он зарабатывает от силы двадцать пять долларов в неделю! Естественно, мне это действует на нервы.

— Это и вправду тяжело.

— Зато у меня есть Эндрю. И я просто счастлива, что североитальянские гены Петроанджели взяли верх над нью-йоркскими еврейскими генами Саксов! Мне только не нравится эта фамилия — Сакс. Эндрю Сакс! Совершенно не звучит. Надо посмотреть, возможно, мне удастся сменить эту фамилию. Какая надобность, чтобы бедный ребенок рос с этим еврейским клеймом — Сакс! Эндрю не больше еврей, чем я сама. Я его воспитаю добрым католиком. Слушай, Кэрри, а как тебе нравится имя Эндрю Саксон? По-моему, гораздо лучше. Или даже Эндрю Парадайз! Ладно, время пока есть, решим этот вопрос. Расскажи о себе. Как у тебя дела с книгой?

— Неплохо. Я сейчас переписываю отдельные главы.

— Отлично. Я желаю тебе удачи.

— Понимаешь, Ева, я тоже живу в тревоге. Мне нужна обеспеченность. Потиражные растрачиваются быстрее, чем поступают.

Ева вздохнула:

— Мне ли не знать. Я же не забыла — фотографии, такси, ланчи, доктора, атлетический зал, косметический кабинет. Господи!

— Ева, я тебе еще не рассказывала о своих планах? Я собираюсь подать документы на стипендию.

— На стипендию? Но это же потрясающе, Кэрри! И ты надеешься, что получишь ее?

— Не знаю, но попытаться в любом случае стоит. Я хочу получить рекомендацию известного писателя — такого, как Роджер Флорной.

— Ты с ним уже говорила?

— Нет еще, но я не сомневаюсь, что он согласится. Он всегда хорошо относился ко мне. Я хочу послать ему несколько готовых глав и приложить письмо с просьбой рекомендовать меня, если ему понравится моя работа. Я уверена, он согласится.

— Блестящая мысль! — обрадовалась Ева.

— А если будет стипендия, тогда я навеки расстаюсь с этой работой. Все!

Что-то кольнуло Кэрри при виде любви и гордости, с которыми Ева непрестанно поглядывала на сына, дай ей волю, она бы вообще ни на миг не сводила бы с него глаз.

Ева посмотрела на часы:

— Пора кормить. Пойдем, поищем укромное местечко?