Ева уже не могла остановиться. Она извергала из себя давно копившееся раздражение и разочарование с яростной силой, которой сама в себе не подозревала.

— Больше не могу! Ты меня не понимаешь, и тебе дела нет до меня. Мне недостаточно того, что ты мне можешь дать, и я желаю, чтобы мой сын получал от жизни гораздо больше. И перестань морочить мне голову, Марти! Ты считаешь, что я ориентирована только на материальные ценности, что у меня неправильный взгляд на мир, что я испорчена работой и в рекламном бизнесе. Не надо, Марти! Не обманывай себя! И не пытайся внушить мне, что ты занят делом, когда торчишь у телевизора. Актерское мастерство так не изучают, не морочь мне голову. Марти Сакс, я требую развода! Я немедленно уезжаю и забираю сына — пусть у него будет другая жизнь!

— Эндрю не только твой сын!

Ева в изнеможении покачала головой.

— Нет, Марти! От тебя в нем только капелька семени, больше ничего. Господи, ну что такое капелька семени!

— Это мой ребенок! — заорал Марти, сверкая глазами. Ева окончательно сорвалась на визг:

— Уймись ты наконец! Что ты так кипятишься из-за капли спермы! Это я носила Эндрю девять месяцев, он рос в моем теле, я его родила, и я его вскормила! Твой вклад здесь ничтожен. Да и замуж за тебя мне выходить было незачем, ты же знаешь, что я могла и без тебя заполучить ребенка. Да откуда ты знаешь, что он вообще твой ребенок? Разве ты узнал бы, если я бы переспала еще с парочкой мужчин?

Марти с силой затряс ее.

— Заткнись!.. Возьми свои слова обратно, гадина, и извинись за них, иначе я тебе все зубы выбью! Эндрю мой ребенок, и больше никогда не смей разевать свою грязную пасть — поняла? Я же прибью тебя!

Таким Ева никогда его не видела. Она вырвалась из его рук и перевела дыхание.

— Хорошо, согласна, Эндрю и твой ребенок тоже, но это ничего не меняет. Я в любом случае ухожу, и мне нужен развод. А сейчас, — добавила она величественно, — прошу меня извинить: твой сын нуждается в моем молоке.

Ева так надеялась, что у нее хоть молоко не пропадет из-за нервотрепки с Марти. Черт бы его драл, даже не желает понять, в какую ситуацию он ее загнал. Это же только представить себе — он располагает, что она согласна так жить до конца своих дней! Господи, ну зачем она выдумала себе идеальный образ семейного счастья. Да ничего хорошего в ней нет, в этой семейной жизни. Еще одна иллюзия. Теперь-то Ева будет знать, что стремиться надо совсем к другому браку, к тому единственному, который имеет смысл, — к браку по расчету.

Долорес Хейнс с самого начала поняла это. Почему же она, Ева Парадайз, во всем такая отсталая дура? Хотя, в конце концов, она еще молода, есть еще время на вторую попытку. Можно не сомневаться, что на сей раз, она поведет себя гораздо разумней. В вопросах секса Ева теперь как рыбка в воде, так что она запросто станет самой привлекательной девушкой в городе.

Долорес разместилась в отеле «Беверли-Хиллз» и начала готовиться к съемкам в очередном телефильме. Она прекрасно устроилась и проводила много времени в уединенном уголке, отгороженном от бассейна живой изгородью из розовых кустов. С кортов доносились равномерные удары мячей, успокоительные звуки роскошной жизни. Долорес читала здесь профессиональные газеты и учила роль.

Однако сегодня уединение, похоже, было нарушено — сюда шел молодой человек. Долорес уже с неделю наблюдала за ним, невысок, худощав и строен, пластичен в движениях; Долорес обратила внимание на его изящные руки, стройные ноги, а также на очень узкие бедра — нечасто такие увидишь, даже у мужчины. А Долорес терпеть не могла узкобедрых: не за что ухватиться, обвить ногами.

Явно стесняясь и призывая на помощь всю свою отвагу, молодой человек подошел к ней и робко сказал:

— Я вижу, вы читаете сценарий, я хотел узнать, если вы простите меня за любопытство, в какой роли и где вас можно будет посмотреть?

— Это еще не скоро, мой дорогой, — снисходительно улыбнулась Долорес. — Съемки начинаются только на будущей неделе.

Черт, где же она видела это лицо? И выражение лица знакомое. Внимательный взгляд больших карих глаз из-под длинных ресниц. Тонкая шея. Пологий, узкий подбородок. Полные, округлые щеки. Римский профиль. Толстоватые губы с неровно очерченной верхней линией.

— Я никогда раньше не разговаривал с актерами, — запинаясь, говорил он. — Вы давно здесь?

— С неделю.

Долорес решительно уткнулась в сценарий.

После паузы молодой человек снова обратился к ней:

— Я тоже приблизительно с неделю назад приехал сюда. Я только недавно демобилизовался, почти два года служил в Германии, в военно-воздушных силах. Сейчас привыкаю к гражданской жизни. Раз вы живете в этой же гостинице, вы наверняка не из местных. Вы, я полагаю, играете на Бродвее?

— Да-да, — пробормотала Долорес, подчеркнуто не отрываясь от чтения.

Подошел официант с ленчем на подносе для Долорес: салат, тост, фрукты и кофе.

— Позвольте мне! — молодой человек буквально выхватил счет из рук официанта и подписал его.

«Господи! — подумала Долорес. — Тебя мне только и не хватало, как дырка в черепе ты мне нужен, гомик несчастный, или полугомик, или черт знает кто! Теперь этот щенок не даст мне спокойно поесть, будет торчать перед глазами на том основании, что он подписал чек за паршивый ленч. Господи!»

Молодой человек протянул руку:

— Меня зовут Ларри Портер.

Он придвинул плетеное кресло и уселся.

Долорес молила Бога, чтобы киномагнаты, которые к ленчу толпами стекались в отель, хотя бы не увидели ее в обществе этого тощенького экс-солдатика.

— Мне сейчас тоже принесут ленч.

Кому это интересно? Теперь еще и разговор заводит, а о чем с ним говорить? Банальности талдычить?

— Мне исполнилось двадцать четыре года, — продолжал Ларри. — Сегодня день моего рождения. А вам сколько лет?

Долорес смерила его ледяным взглядом:

— Вам еще никто не объяснил, что неприлично спрашивать женщину о ее возрасте?

Он поперхнулся и, отчаянно пытаясь найти выход из неловкого положения, спросил:

— У вас, наверное, много знакомых в Нью-Йорке?

— Естественно, — буркнула Долорес. — Я там живу.

— Ну да, конечно!

Ларри залился краской, но снова попытался взять себя в руки и продолжить светскую беседу.

— А я вот мало кого знаю в Нью-Йорке, хотя я там родился. Меня оттуда увезли, когда я был совсем маленьким. Вообще-то мне было всего три недели, когда меня отправили во Флориду к бабушке. Мать сильно болела и довольно скоро… в общем, она умерла.

— Ужас, — сказала Долорес, откусывая от тоста и всей душой желая, чтобы он наконец убрался и оставил ее в покое.

— Так что в Нью-Йорке я бываю только наездами, поэтому, как я вам сказал, почти никого не знаю в этом городе. Единственный человек, с которым я связан, часто вкладывает деньги в бродвейские постановки, поэтому, возможно, вы тоже его знаете.

— Кто это?

— Его зовут Натан Уинстон. Вот он, пожалуй, единственный, кого я там знаю.

Натан Уинстон! И вдруг Долорес озарило. Конечно же, конечно! Большие карие глаза с длинными ресницами, выражение лица, полные губы с неровно прорисованной верхней линией, а главное профиль, римский профиль! Чистый Натан Уинстон! Копия — один к одному. Долорес сбила с толку разница в телосложении, но изящество линий, почти девичья повадка и пластичность движений — все это Ларри мог унаследовать от матери. Но что касается прочего, то тут возможен лишь один источник — Натан Уинстон!

Долорес припомнила и неосторожную оговорку Натана Уинстона: как он сначала сказал, что у него трое детей, а потом спохватился и стал говорить — ничего подобного, только двое.

У Долорес исчезли последние сомнения — да и очень уж разительным было сходство.

Долорес отнюдь не забыла горечь унижения, которому ее подверг Натан Уинстон три года назад во время поездки по югу Франции, и свою тогдашнюю клятву отплатить ему. И вот, точно в ответ на ее молитвы, сегодня судьба посылает ей эту возможность — ударить Натана по больному месту!