С таким лицом, как у нее, можно чего угодно достичь в жизни. С ее несравненно прекрасным лицом.

А маска из трав как раз в меру подтянет кожу — красоту нужно беречь, и чем раньше начать, тем больше толку. Долорес намазалась розоватой пастой, тщательно распределяя ее по коже легкими поглаживаниями пальцев. Затем она спустила с плеч ночную рубашку и, внимательно осмотрев в зеркале свои голые груди, осторожно отмассировала их. Опять за телефон.

— Это «Филипп и Жан-Клод» с рю де ла Пэ? Говорит мисс Хейнс. Мисс Долорес Хейнс. Я звоню из отеля «Шерри-Недерленд». Я только что прилетела с Западного побережья и хочу, чтобы вы меня записали на мытье и укладку. Да, на утро. Нет, я очень прошу вас найти для меня время, пожалуйста, это мне просто жизненно необходимо!

Тихонько мурлыкал кондиционер, вмонтированный в окно. За окном плескались фонтаны Плазы, по Пятой авеню катили автобусы. Она опять сняла трубку и требовательно спросила телефонистку:

— Ну что там агентство «Райан-Дэви»? Еще не ответили? Все равно, дозванивайтесь, а пока соедините меня с химчисткой.

Она закурила новую сигарету.

— Алло, говорит мисс Хейнс из номера 1606. Пришлите мне мои вещи в номер. Что? То есть как это — не готовы? У меня назначены деловые встречи, и мне срочно нужно одеваться. Я очень спешу, у меня важные дела, я не допущу, чтобы вы их мне сорвали! Да. Да, я жду! Но прошу вас объяснить управляющему, что мое время стоит дорого!

Долорес рассеянно взялась за ручное зеркальце и стала изучать себя. А, черт! Этот дурак из химчистки заставил ее хмуриться, и маска треснула в двух местах на лбу!

— Алло, — сказала она, услышав голос в трубке. — Я не уверена, что вы поняли, с кем говорите. Меня зовут Долорес Хейнс! Мне абсолютно необходимо это платье, так что будьте добры…

Долорес нетерпеливо загасила сигарету в пепельнице, стоявшей рядом с телефоном. В это время в дверь постучали.

— Кто там?

— Ваш завтрак, мисс.

— Подождите минутку… Черт побери, мое платье должно быть готово в течение часа, в противном случае я подаю в суд на этот отель, у вас будет уйма неприятностей!

Она в ярости бросила трубку.

И черт бы побрал завтрак, который так быстро принесли! Она бросилась в ванную и поспешно смыла маску. Так, быстро надеть под ночную рубашку черный кружевной лифчик, купленный в дорогом магазине за восемьдесят пять долларов. Всякий раз, надевая его, Долорес с омерзением вспоминала старого склизкого осьминога, выложившего за него эти деньги. Проклятый лифчик был тесноват, но зато поднимал груди прелестными холмиками с четко обозначенной ложбинкой между ними. Надо страдать, чтобы выглядеть чувственной женщиной!

Она бросила последний одобрительный взгляд на свое отражение, с удовлетворением отмечая, как красиво просвечивают ноги сквозь кружевную оторочку халата, и двинулась к двери.

Официант в белоснежной куртке вытянулся в струнку у своего столика на колесах.

— Доброе утро! — сказал он.

Долорес прислонилась к косяку и пригласила его тщательно отработанным тоном:

— Входите!

Осенью, зимой, весной или летом псы Чарлин Дэви, салуки, именуемые Уоррен и Курт, неизменно следовали своему обыкновению по пути от квартиры Чарлин до агентства задерживаться у всякого предмета, расположенного перпендикулярно к земле. В то утро, как всегда, Чарлин и ее собаки привлекали к себе любопытствующие взгляды: сама она, одетая в изумрудные, палевые и пурпурные тона, с шарфом а-ля Айседора Дункан, метра два которого тянулись следом, и царственно сопровождающие ее собаки на одинаковых элегантных поводках из змеиной кожи.

Жаркая не по сезону погода обещала очередное душное нью-йоркское лето, но, как прежде, жара не останавливала юных красавиц, и они стучались в двери агентства «Райан-Дэви» — ведущей организации в области телевизионной рекламы.

Всякий раз все начиналось сначала: заканчивая школу, девушки устремлялись в город, готовые приступить к штурму Мэдисон-авеню, цитадели рекламного мира. К середине июня миграция прекратится. Но как рвутся юные к успеху, славе, деньгам — ко всему, за что так яростно сражалась когда-то и сама Чарлин!

Собаки рванулись к очередному пожарному крану, торчавшему из тротуара.

— Может, на сегодня уже хватит? — попрекнула их Чарлин, пытаясь оттянуть собак от предмета их вожделений и перейти дорогу на зеленый свет.

— К ноге, сукины дети! — скомандовала она, в ответ, на что псы рванули вперед, таща за собой хозяйку.

Такси завизжало тормозами буквально в нескольких сантиметрах от Чарлин.

— Решила помереть сегодня, дамочка? — заорал таксист.

— Идиот, надо же смотреть, куда едешь!

— Таких бабусь надо дома держать! — успел огрызнуться шофер, прежде чем уличный поток унес его машину за угол.

Грубиян! Город полон нахалов! Скорей бы добраться до работы, где Чарлин окажется в безопасности и сможет успокоить нервы лечебным глотком из бутылки, постоянно хранившейся наготове в одном из ящиков ее картотеки.

Она надменно вскинула руку:

— К ноге, наглые собаки! К ноге, кому говорят!

Собаки простучали лапами по коридору, подождали, пока Чарлин отпирала дверь агентства, затем проследовали за ней в святая святых — в ее кабинет.

В кабинете стояла давящая утренняя тишина. Телефоны пока молчали. На Мэдисон-авеню работа начиналась после десяти, но Чарлин всегда нравилось прийти пораньше.

Картотечные шкафы помещались позади ее массивного дубового письменного стола. Чарлин сразу посмотрела на ящик, в котором хранилась бутылка. Сейчас, после этой ужасной истории с таксистом, ей без глотка не обойтись. Глоток действительно помог.

Солнце уже палило вовсю. Чарлин включила свет — она специально заменила лампы дневного света на особые светильники, в мягком освещении которых хорошо смотрелась, и задернула тяжелые шторы, укрываясь от беспощадных лучей. Когда солнце переместится, она откроет окна. Ее взгляд устремился на противоположную стену, увешанную прекрасными фотографиями, сделанными с нее лет сорок назад. В двадцатые — тридцатые годы она была одной из признанных красавиц Нью-Йорка, о чем красноречиво свидетельствовали портреты: ясные и выразительные глаза — ей часто говорили, что у нее глаза абиссинской кошки, — точеный нос, волосы, мягкой волной обрамляющие лицо совершенного овала. Больше всего она любила фотографию в рост, на которой отсвет жемчугов, подаренных французским маркизом, отражался в ее блестящих глазах, делая лицо почти призрачным.

Зазвонил телефон, возвещая начало новой недели.

— Брось, Чак, за минимум, установленный Гильдией, девушки из «Райан-Дэви» не рекламируют трусики, прыгая на батуте в клетке со львами! Как тебе известно, лифчики, трусики — нижнее, одним словом, — автоматически предполагают двойную оплату. Во-вторых, если кто-то из наших девушек и согласится на твои бредовые затеи, так тебе придется заплатить за их участие в трюках! Да плевать мне на то, что это ручные львы!

Чарлин услышала стук дверцы лифта и шаги. Собаки навострили уши.

— Чарлин? — раздался женский голос. — Я слишком рано? Мне было назначено в десять.

Голос выговаривал слова мягко и чуть протяжно, как говорят уроженцы юга.

— Привет, Кэрри, моя радость, заходи!

Кэролайн Ричардс возникла в дверном проеме как в раме, стройная, прекрасно сложенная. Мягкие черты выразительного лица оттенены длинной шелковистой гривой медово-янтарных волос, взгляд ореховых с зеленоватыми искорками глаз свидетельствует о недюжинном уме. Чарлин настолько привыкла к сотням нью-йоркских моделей, совершенно однотипных, будто отштампованных одним прессом, что почти забыла, какое воздействие производит естественная, всегда единственная в своем роде красота, а именно ею была наделена Кэрри Ричардс.

На миг, утратив контроль над собой, Чарлин остро позавидовала этой прекрасной юности — и быстро перевела глаза на фотографии, висевшие на противоположной стене. Спохватившись, она приступила к делу.