— Всякаго учили и били, говорила она, — но битье до свадьбы заживетъ, а ученіе-то останется.
Вскорѣ послѣ ихъ переселенія въ Казань, въ родномъ городѣ, къ великому восторгу очень немногихъ лицъ, а въ томъ числѣ и на счастье Державиной, вдругъ открылась гимназія. Разумѣется, пятнадцатилѣтній Гаврила поступилъ въ нее однимъ изъ первыхъ, а вскорѣ онъ былъ однимъ изъ первыхъ учениковъ.
Здѣсь въ первый разъ принесло свои плоды ученье у каторжника Розы. Когда пришлось во вновь открытой гимназіи пополнять комплектъ учителей, то преподавателемъ нѣмецкаго языка былъ взятъ сосланный въ Казань нѣмецкій пасторъ Гельтергофъ.
Старикъ нѣмецъ и пятнадцатилѣтній мальчикъ тотчасъ подружились. Пасторъ полюбилъ Державина за то, что могъ съ нимъ совершенно свободно болтать на своемъ родномъ языкѣ, мальчикъ полюбилъ нѣмца и привязался къ нему отчасти изъ жалости. Сосланный въ Казань пасторъ былъ преступникъ особаго рода. Гельтергофъ отправился въ ссылку за то, что сказалъ начальству какое-то нѣмецкое слово вмѣсто русскаго. Слово это, на его бѣду, звучавшее отлично по-нѣмецки, оказалось браннымъ словомъ по-русски. При гоненіи нѣмцевъ въ царствованіе императрицы Елизаветы этого было достаточно, чтобы улетѣть за тридевять земель, и бѣдный Гельтергофъ съ быстротой молніи изъ окрестностей Петербурга перелетѣлъ въ Казань. Поэтому открытіе гимназіи и мѣсто учителя спасло его не только отъ нищеты, но даже отъ голодной смерти. Державинъ не только искренно привязался къ ссыльному учителю, который былъ такъ мало похожъ на его прежняго, ссыльнаго-же учителя; но кромѣ того мальчикъ, любимый товарищами, всячески защищалъ отъ нихъ добраго нѣмца — учителя. Вскорѣ онъ даже добился того, что всѣ его товарищи, дѣлавшіе прежде всякія гадости нѣмцу, теперь стали относиться къ нему добродушнѣе. И, конечно, мальчикъ не думалъ, что когда-нибудь обстоятельства такъ перемѣнятся, что этотъ несчастный сосланный преступникъ сдѣлается, вдругъ, при другой обстановкѣ, его покровителемъ.
Казанская гимназія, какъ и немногія другія, зависѣла отъ Московскаго университета, только что открытаго. Директоръ гимназіи, нѣкто Веревкинъ, собрался чрезъ годъ по открытіи заведенія съ отчетомъ къ Шувалову и заказалъ разнымъ ученикамъ разныя работы, дабы похвастать предъ начальствомъ въ столицѣ. На долю Державина пришлось начертить карту Казанской губерніи. Въ гимназіи особенно обращалось вниманіе на танцы, музыку, фехтованіе, рисованіе. Музыки Державинъ не любилъ, а танцовать разные минуэты и фехтовать на эспантонахъ, хотя имѣлъ большую охоту и сильное прилежаніе, но однако ни то, ни другое ему не далось. Оставалось малеваніе и рисованіе. Малевать было дорого, потому что надо было на свой счетъ покупать краски, а средствъ на это у матери не было. Пришлось ограничиться въ своей страсти карандашемъ и перомъ. И вотъ именно перомъ уже шестнадцатилѣтній мальчикъ владѣлъ съ особеннымъ искусствомъ. Карта Казанской губерніи по общему отзыву была отличная, да кромѣ того юный Гаврила скопировалъ перомъ масляный портретъ императрицы такъ удачно, что Веревкинъ хотѣлъ даже и портретъ этотъ захватить съ собой. Отказался же отъ этой мысли новый директоръ новой гимназіи только потому, что друзья не совѣтывали ему вести портретъ императрицы къ Шувалову, сдѣланный простыми чернилами. Пожалуй, окажется вдругъ дѣло неприличнымъ и ему за это придется идти въ отвѣтъ!!.
Съ нетерпѣніемъ ждали возвращенія начальника изъ столицы всѣ немногочисленные ученики. Веревкинъ вернулся сіяющій, вознагражденный и привезъ награды всѣмъ. Всѣ ученики были записаны рядовыми въ разные гвардейскіе полки, а Державинъ, какъ искусникъ въ черченіи картъ и плановъ, былъ записанъ въ инженерный корпусъ съ званіемъ кондуктора. Всѣ юноши надѣли соотвѣтствующіе ихъ званію мундиры, въ томъ числѣ и кондукторъ. Такъ какъ между картой Казанской губерніи и инженернымъ искусствомъ оказалось въ глазахъ начальства много общаго, то не мудрено, что вскорѣ инженерному кондуктору поручили, какъ спеціалисту, заниматься исключительно фейерверками, которые устраивались въ торжественные дни; да кромѣ того, всѣ маленькія пушки, изъ которыхъ палили при торжествахъ, тоже вѣдалъ теперь кондукторъ.
Однако инженеръ-артиллеристъ-фейерверкеръ Державинъ не долго состоялъ въ этихъ званіяхъ. Черезъ годъ Веревкинъ получилъ приказаніе отъ Шувалова изслѣдовать и подробно описать развалины стариннаго города Болгары, находящагося на берегу Волги. Когда дѣло пошло о картахъ и чертежахъ, то, разумѣется, главнымъ помощникомъ Веревкина могъ быть одинъ Державинъ.
И вотъ на лѣто юноша очутился на привольѣ волжскихъ береговъ. Карандашей, бумаги и даже красокъ было теперь вволю, на казенный счетъ — и юноша принялся за дѣло съ такой страстью, такъ умно руководилъ своими товарищами, что Веревкинъ, преспокойно сдавъ ему свои обязанности, уѣхалъ въ Казань. Молодежь осталась одна расправляться съ Болгарами, какъ ей вздумается. И здѣсь цѣлое лѣто и осень усердно работалъ юноша, не подозрѣвая, какое огромное значеніе для его развитія можетъ имѣть эта, повидимому, нелѣпая работа. Державинъ срисовывалъ всѣ древнія развалины, которыя уцѣлѣли отъ прошлыхъ вѣковъ, тщательно копировалъ удивительные рисунки и пестрыя надписи на совершенно неизвѣстномъ никому языкѣ и, наконецъ, копая разные курганы наемными крестьянами, собиралъ цѣлыя кучи разныхъ старыхъ монетъ, разную рухлядь, разныя удивительныя украшенія и даже оружіе.
Явившись осенью съ отчетомъ въ Казань, юноша привелъ въ восторгъ Веревкина, и онъ обѣщалъ къ праздникамъ, отправляясь снова къ Шувалову, чтобы вести всю работу, захватить съ собой и главнаго виновника успѣшно доведеннаго до конца дѣла. Оставалось только поскорѣе привести все въ порядокъ, сдѣлать каталогъ всему и затѣмъ сшить себѣ новое платье инженеръ-кондуктора, чтобы явиться на Рождество въ Москву. Державинъ снова усердно принялся за скучную, но уже пустую работу, составилъ огромные каталоги съ тщательными описаніями всего и даже необыкновенно красивымъ почеркомъ и съ необыкновенно искусными и изящными рисунками. И только одно мѣшало работать ему — мысль очутиться въ столицѣ, стать лицомъ къ лицу и бесѣдовать съ тѣмъ, кого даже и самъ Веревкинъ побаивался, и отъ кого прямо вполнѣ зависѣлъ, т. е. съ Шуваловымъ.
Въ декабрѣ все уже было у Державина готово, даже мундиръ новый сшитъ, а Веревкинъ все откладывалъ поѣздку по разнымъ своимъ семейнымъ обстоятельствамъ. Наконецъ Державинъ узналъ, что они выѣдутъ только послѣ Крещенія. Дѣлать было нечего, надо было терпѣливо ожидать путешествія. Но поѣздкѣ этой не суждено было состояться!
За три дня до назначеннаго отъѣзда, въ Казань пришла вѣсть, которая повергла всѣхъ въ отчаяніе, почти бурей пронеслась по всей Россіи, громовымъ ударомъ отозвалась во всѣхъ, самыхъ отдаленныхъ закоулкахъ Россіи. Вѣсть эта была — о кончинѣ всѣми обожаемой монархини, двадцать лѣтъ державшей въ рукахъ своихъ судьбы имперіи. И какъ въ самомъ Петербургѣ все уныло и боязливо притихло, такъ и въ разныхъ углахъ Россіи, равно и въ Казани, всѣ были перепуганы, опечалены, и никто не зналъ чего ждать. Только одинъ нѣмецъ Гельтергофъ возликовалъ, ожидая себѣ лучшей доли. Казалось, не было въ Россіи ни одного человѣка, котораго бы судьба не выбросила въ это время изъ прежней колеи и безпричинно вдругъ не поставила бы на другую, новую, неизвѣстную и непривычную дорогу.
Кажется, осьмнадцатилѣтній юноша, ученикъ казанской гимназіи, былъ малой спицей въ громадной россійской колесницѣ, но и на немъ тотчасъ же сказались разныя перемѣны, совершившіяся въ пространномъ отечествѣ.
Въ концѣ января, въ Казань явилась бумага изъ канцеляріи преображенскаго полка. Это было не что иное, какъ отпускъ, помѣченный еще 1760-мъ годомъ рядовому преображенскаго полка Державину. Отпускъ былъ яко бы данъ еще въ тѣ времена, когда Державинъ надѣлъ мундиръ инженера и кончался первымъ январемъ уже наступившаго года. Оказалось, что Державинъ вовсе не инженеръ и не кондукторъ, а преображенскій рядовой въ отпуску, да еще сверхъ того уже на цѣлый мѣсяцъ опоздалъ вернуться къ мѣсту служенія. И не одинъ Державинъ, а и начальникъ Веревкинъ, и мать его, и друзья, всѣ были равно смущены. Веревкинъ клялся, что онъ послѣ поѣздки къ Шувалову не ошибся и не перепуталъ, что Державинъ не былъ тогда зачисленъ въ гвардію. Ѳекла Андреенна была въ отчаяніи отъ необходимости, при скудныхъ средствахъ, посылать сына въ Петербургъ, и войдя въ новые долги, разстаться съ нимъ, быть можетъ, на всегда. Но не повиноваться, въ особенности при новомъ государѣ, было опасно, и юноша тотчасъ же собрался въ дорогу, а черезъ цѣлый мѣсяцъ труднаго странствованія изъ Казани въ Петербургъ, явился, наконецъ, на ротномъ дворѣ преображенскаго полка. Тотчасъ же объявили ему, что онъ на цѣлые два мѣсяца опоздалъ изъ своего отпуска, а затѣмъ онъ былъ отправленъ подъ арестъ.
