Какая кротость умиранья!

На грядках иней, словно пух.

В саду цветное увяданье

И пышных листьев прелый дух.

Река клубится серым паром.

Хрустит промерзший старый плот.

Далеким радостным пожаром

Зарделись клены у болот.

Заржавел дуб среди площадки.

Скрутились листья, темен ствол.

Под ним столпились в беспорядке

Скамейки голые и стол.

Ель в небе легче кипариса.

Всем осень — ей зеленый взлет…

На алых зернах барбариса

Морозно-матовый налет.

Цветы поникли на дорожки,

На лепестках комки земли.

В узлах душистого горошка

Не все бутоны расцвели…

В аллеях свежий ветер пляшет.

То гнет березы, как рабов,

То, утомясь, веревкой машет

У гимнастических столбов.

В вершинах робкий шепот зова

И беспокойный смутный бег.

Как странно будет видеть снова

Пушистый белый-белый снег…

Всплески весел и скрипы уключин —

Еле слышные, жалкие скрипы.

Под кустами ряд черных излучин

Заткан желтыми листьями липы.

Сколько листьев… Под выгнутой ивой,

Как лилово-румяные пятна,

Стынут в лоне воды сиротливой.

Небо серо, и даль непонятна.

Дымный дождик вкруг лодки запрыгал,

Ветром вскинуло пыль ледяную,

И навес из серебряных игол

Вдруг забился о гладь водяную.

За дождем чуть краснели рябины —

Вырезные поникшие духи,

И безвольно качались осины,

Как худые, немые старухи.

Проплыла вся измокшая дача.

Черный мост перекинулся четко.

Гулко в доски затопала кляча,

И, дрожа, закивала пролетка.

Под мостом сразу стало уютней:

С темных бревен вниз свесилась пакля,

Дождь гудел монотонною лютней,

Даль в пролете, как фон для спектакля.

Фокс мой, к борту прижав свои лапы,

Нюхал воздух в восторженной позе.

Я сидел неподвижно без шляпы

И молился дождю и березе.

Здесь в комнате тихо, а там, за стеклом,

По мокрому саду в веселии злом

         Катается ветер упругий.

Свистит и лохматит больные кусты,

У хмурых грачей раздувает хвосты,

         Гнет клены в покорные дуги…

Взлетают иззябшие листья снопом,

И в небе бездонном, и в небе слепом

         Мелькают, как дикие птицы.

Метутся безумные волосы ив…

В малиннике дикий предсмертный извив,

         Дождь мечет жужжащие спицы.

За тучами бурый закат без румян.

На клумбе дрожит одинокий бурьян.

         Стекло дребезжит и трепещет.

Но странно… Из сада, где буря и мгла,

Вдруг тихая бодрость мне в душу вплыла

         И в сердце задумчиво плещет.

Под низкий, несдержанный яростный гуд,

Как рыцари, смелые клятвы встают,

         И дали все шире и шире…

Знакомые книги мерцают вдоль стен,

Вчерашние дни, как бессмысленный плен.

         Как старые, ржавые гири.

У крыльца воробьи с наслаждением

Кувыркаются в листьях гнилых…

Я взираю на них с сожалением,

И невольно мне страшно за них:

Как живете вы так, без правительства,

Без участков и без податей?

Есть у вас или нет право жительства?

Как без метрик растите детей?

Как воюете без дипломатии,—

Без реляций, гранат и штыков,

Вырывая у собственной братии

Пух и перья из бойких хвостов?

Кто внедряет в вас всех просвещение

И основы моралей родных?

Кто за скверное вас поведение

Исключает из списка живых?

Где у вас здесь простые, где знатные?

Без одежд вы так пресно равны…

Где мундиры торжественно-ватные?

Где шитье под изгибом спины?

Нынче здесь вы, а завтра в Швейцарии,—

Без прописки и без паспортов

Распеваете вольные арии

Миллионом незамкнутых ртов…

Искрошил воробьям я с полбублика,

Встал с крыльца и тревожно вздохнул:

Это даже, увы, не республика,

А анархии дикий разгул!

Улетайте… Лихими дворянами

В корне зло решено ведь пресечь —

Не сравняли бы вас с хулиганами

И не стали б безжалостно сечь!