III ЧЕПУХА * («Лают раки на мели…») Лают раки на мели, Сидя задом к свету. Финны с горя поднесли Адрес кабинету. Рукавишников, Иван, Славен бородою. На Парнас залез баран И блюет водою. «Дум-дум»-бадзе занял пост Либерала Шварца. В «Мелком бесе» спрятан хвост Сологуба старца. Лев Толстой сидит в тюрьме После просьбы жалкой. Руль закона на корме Обернулся палкой. Михаил Кузмин растлил Сына в колыбели И потом изобразил Все сие в новелле. Брюсов Пушкина, шутя, Хлопает по чреву. Критик Н., в носу крутя, Предается гневу. Маркса сбросили в обрыв Санин с Пинкертоном. Спят скоты, глаза открыв, В «Домике картонном». В Петербурге бьют отбой, На местах бьют в рыло — У мышей, само собой, Все нутро изныло. Гражданин надет на кол Небесам в угоду. Шалый, полый, голый пол Сел верхом на моду. Раз один калиф на час Промычал угрюмо: «Слава Богу, есть у нас Третья Полу-Дума…» Наварили требухи, Набросали корок. Ешьте, свиньи! Чепухи Хватит лет на сорок. <1910> САТИРИКОНЦЫ *
(Рождественский подарок) М. Г. Корнфельд Это милый наш издатель, Да хранит его Создатель! Он приятен и красив, Как французский чернослив. Речь его нежней романса — Заикнешься ль об авансе, Он за талию возьмет: «С наслажденьем! Хоть пятьсот!» На журнальном заседанье Беспристрастней нет созданья: «Кто за тему, ноги вверх! А рисуночки — в четверг». А. Т. Аверченко В колчане сажень крепких стрел, И полон рот острот, Он в быте полсобаки съел, А в юморе — шестьсот. По темпераменту сей гой Единый на земле: Живет с Медузой, и с Фомой, И с Волком, и с Ave. Нельзя простить лишь одного — Кровосмеситель он: «Сатирикон» родил его, А он «Сатирикон». А. А. Радаков Добродушен и коварен, Невоздержан на язык — Иногда рубаха-парень, Иногда упрям, как бык. В четырех рисунках сжатых Снимет скальп со ста врагов, Но подметки сапогов Все же будут, как квадраты. В хмеле смеха он, частенько, Врет, над темами скользя. Не любить его нельзя, Полюбить его трудненько. Н. В. Ремизов У него шестнадцать глаз — Все работают зараз: На шестнадцать верст окрест Ловят каждый гнусный жест. С этим даром всякий homme [34] Угодил бы в желтый дом. Он же бодр, игрив и мил, Как двухлетний крокодил. С грациозной простотой Брызжет серной кислотой На колючий карандаш И хохочет, как апаш. А. А. Юнгер Изящен, как Божья коровка, Корректен и вежлив, как паж, Расчесана мило головка И, словно яичко, visage [35]. Он пишет, как истый германец, Могилки, ограды, кресты, Шкелетов мистический танец И томной сирени кусты. Когда же жантильность наскучит, Он кисть подымает, как плеть, И рожу Тучковскую вспучит Так злобно, что страшно смотреть! А. Е. Яковлев Коралловый ротик, Вишневые глазки — О скрытый эротик, О рыцарь подвязки! Учась «джиу-джитсу», Он чахнет в неврозах, Рисуя девицу В пикантнейших позах. Недавно у сквера-с Он сфинкса приметил — И в нем даже эрос Нашел этот петел. Саша Черный Как свинцовою доской, Негодуя и любя, Бьет рифмованной тоской Дальних, ближних и себя. Солнце светит — оптимист, Солнце скрылось — пессимист, И на дне помойных ям Пьет лирический бальзам. Безбилетный пассажир На всемирном корабле — Пил бы лучше рыбий жир, Был бы счастлив на земле! <1909> |
