СТРАШНАЯ ИСТОРИЯ * I Окруженный кучей бланков, Пожилой конторщик Банков Мрачно курит и косится На соседний страшный стол. На занятиях вечерних Он вчера к девице Керних, Как всегда, пошел за справкой О варшавских накладных — И, склонясь к ее затылку, Неожиданно и пылко Под лихие завитушки Вдруг ее поцеловал. Комбинируя событья, Дева Керних с вялой прытью Кое-как облобызала Галстук, баки и усы. Не нашелся бедный Банков, Отошел к охапкам бланков И, куря, сводил балансы До ухода, как немой. II Ах, вчера не сладко было! Но сегодня, как могила, Мрачен Банков и косится На соседний страшный стол. Но спокойна дева Керних: На занятиях вечерних Под лихие завитушки Не ее ль он целовал? Подошла, как по наитью, И, муссируя событье, Села рядом и солидно Зашептала, не спеша: «Мой оклад полсотни в месяц, Ваш оклад полсотни в месяц,— На сто в месяц в Петербурге Можно очень мило жить. Наградные и прибавки Я считаю на булавки, На Народный Дом и пиво, На прислугу и табак». Улыбнулся мрачный Банков — На одном из старых бланков Быстро свел бюджет их общий И невесту ущипнул. Так Петр Банков с Кларой Керних На занятиях вечерних, Экономией прельстившись, Обручились в добрый час. Ill Проползло четыре года. Три у Банковых урода Родилось за это время Неизвестно для чего. Недоношенный четвертый Стал добычею аборта, Так как муж прибавки новой К Рождеству не получил. Время шло. В углу гостиной Завелось уже пьянино И в большом недоуменье Мирно спало под ключом. На стенах висел сам Банков, Достоевский и испанка. Две искусственные пальмы Скучно сохли по углам. Сотни лиц различной масти Называли это счастьем… Сотни с завистью открытой Повторяли это вслух! * * * Это ново? Так же ново, Как фамилия Попова, Как холера и проказа, Как чума и плач детей. Для чего же повесть эту Рассказал ты снова свету? Оттого лишь, что на свете Нет страшнее ничего… <1911> НАКОНЕЦ! *
В городской суматохе Встретились двое. Надоели обои, Неуклюжие споры с собою, И бесплодные вздохи О том, что случилось когда-то… В час заката, Весной, в зеленеющем сквере, Как безгрешные звери, Забыв осторожность, тоску и потери, Потянулись друг к другу легко, безотчетно и чисто. Не речисты Были их встречи и кротки. Целомудренно-чутко молчали, Не веря и веря находке, Смотрели друг другу в глаза, Друг на друга надели растоптанный старый венец И, не веря и веря, шептали: «Наконец!» Две недели тянулся роман. Конечно, они целовались. Конечно, он, как болван, Носил ей какие-то книги — Пудами. Конечно, прекрасные миги Казались годами, А старые скверные годы куда-то ушли. Потом Она укатила в деревню, в родительский дом, А он в переулке своем На лето остался. Странички первого письма Прочел он тридцать раз. В них были целые тома Нестройных жарких фраз… Что сладость лучшего вина, Когда оно не здесь? Но он глотал, пьянел до дна И отдавался весь. Низал в письме из разных мест Алмазы нежных слов И набросал в один присест Четырнадцать листков. Ее второе письмо было гораздо короче, И были в нем повторения, стиль и вода, Но он читал, с трудом вспоминал ее очи, И, себя утешая, шептал: «Не беда, не беда!» Послал «ответ», в котором невольно и вольно Причесал свои настроенья и тонко подвил, Писал два часа и вздохнул легко и довольно, Когда он в ящик письмо опустил. На двух страничках третьего письма Чужая женщина описывала вяло: Жару, купанье, дождь, болезнь мама, И все это «на ты», как и сначала… В ее уме с досадой усомнясь, Но в смутной жажде их осенней встречи, Он отвечал ей глухо и томясь, Скрывая злость и истину калеча. Четвертое письмо не приходило долго. И наконец пришла «с приветом» carte postale [30], Написанная лишь из чувства долга… Он не ответил. Кончено? Едва ль… Не любя, он осенью, волнуясь, В адресном столе томился много раз. Прибегал, невольно повинуясь Зову позабытых темно-серых глаз… Прибегал, чтоб снова суррогатом рая Напоить тупую скуку, стыд и боль, Горечь лета кое-как прощая И опять входя в былую роль. День, когда ему на бланке написали, Где она живет, был трудный, нудный день — Чистил зубы, ногти, а в душе кричали Любопытство, радость и глухой подъем… В семь он, задыхаясь, постучался в двери И вошел, шатаясь, не любя и злясь, А она стояла, прислонясь к портьере, И ждала, не веря, и звала, смеясь. Через пять минут безумно целовались, Снова засиял растоптанный венец, И глаза невольно закрывались, Прочитав в других немое: «Наконец!..» <1911> |
