«Трава на мостовой…» * Трава на мостовой, И на заборе кошка. Зевая, постовой Свернул «собачью ножку». Натер босой старик Забор крахмальной жижей И лепит: Сестры Шик — Сопрана из Парижа. Окно в глухой стене: Открытки, клей, Мадонна, «Мозг и душа», «На дне», «Гаданье Соломона». Трава на мостовой. Ушла с забора кошка… Семейство мух гурьбой Усеяло окошко. <1910> <ДОПОЛНЕНИЯ ИЗ ИЗДАНИЯ 1922 ГОДА> * ВИЛЕНСКИИ РЕБУС * О Рахиль, — твоя походка Отдается в сердце четко… Голос твой, как голубь кроткий, Стан твой — тополь на горе, И глаза твои — маслины, Так глубоки, так невинны, Как… (нажал на все пружины — Нет сравнений в словаре!). Но жених твой… Гром и пушка! Ты и он, — подумай, душка: Одуванчик и лягушка, Мотылек и вурдалак. Эти жесты и улыбки, Эти брючки, эти штрипки… Весь до дна, как клейстер липкий, — Мелкий маклер и пошляк. Но, дитя, всего смешнее, Что в придачу к Гименею Ты такому дуралею Триста тысяч хочешь дать. О Рахиль, царица Вильны! Мысль и логика бессильны, — Этот дикий ребус стильный И Спинозе не понять. <<1919–1920?>> <1922> НА МУЗЫКАЛЬНОЙ РЕПЕТИЦИИ * Склонив хребет, галантный дирижер Талантливо гребет обеими руками. То сдержит оком бешеный напор, То вдруг в падучей изойдет толчками… Кургузый добросовестный флейтист, Скосив глаза, поплевывает в дудку, Впиваясь в скрипку, тоненький, как глист, Визжит скрипач, прижав пюпитр к желудку. Девица-страус, сжав виолончель, Ключицами прилипла страстно к грифу, И, бесконечную наяривая трель, Все локтем ерзает по кремовому лифу. За фисгармонией унылый господин Рычит, гудит и испускает вздохи, А пианистка вдруг, без видимых причин, Куда-то вверх полезла в суматохе. Перед трюмо расселся местный лев, Сияя парфюмерною улыбкой,— Вокруг колье из драгоценных дев, Шуршит волной томительной и гибкой… А рядом чья-то mère [24], в избытке чувств Вздыхая, пудрит нос, горящий цветом мака «Ах музыка, искусство из искусств, Безумно помогает в смысле брака!..» <<1919–1920>> <1922> Вильно ПСКОВСКАЯ КОЛОТОВКА *
Завернувши рыбьи кости В нежно-розовую ткань, Приплелась на елку в гости, Улыбаясь, как тарань. Изогнула зад корытом К стрелке белого чулка И кокетливо копытом Подпустила всем жука. И мгновенно так запахло Шипром, псом et cetera [25], Что на стенке вдруг зачахло Электрическое бра… Как колтун, торчали кудри, Шейка гнулась, как змея,— И паркет был бел от пудры На аршин вокруг нея! Вмиг с апломбом плоской утки Нагло всем закрыла рты: Сплетни, вздор, тупые шутки, Водопады клеветы… Предрассудок… Воспитанье… Почему никто не мог Это чучело баранье Взять за хвост и об порог?! Грубость? Дерзость? Оскорбленье? Но ведь этот женский гнус Оскорбил и мозг, и зренье, Обонянье, слух и вкус… Ржавый стих мой злее шила И исполнен озорства: Ведь она мне отравила Милый вечер Рождества! Ведь Господь, хотя бы в праздник, Мог столкнуть меня с другой… Эх ты, жизнь, скупой лабазник, Хам угрюмый и нагой! <<1916–1918?>> <1922> ЛИРИЧЕСКИЕ САТИРЫ * ПОД СУРДИНКУ * Хочу отдохнуть от сатиры… У лиры моей Есть тихо-дрожащие, легкие звуки. Усталые руки На умные струны кладу, Пою и в такт головою киваю… Хочу быть незлобным ягненком, Ребенком, Которого взрослые люди дразнили и злили, — А жизнь за чьи-то чужие грехи Лишила третьего блюда. Васильевский остров прекрасен, Как жаба в манжетах. Отсюда, с балконца, Омытый потоками солнца, Он весел, и грязен, и ясен, Как старый маркер. Над ним углубленная просинь Зовет, и поет, и дрожит… Задумчиво осень, Последние листья желтит. Срывает. Бросает под ноги людей на панель — А в сердце не молкнет свирель: Весна опять возвратится! О зимняя спячка медведя, Сосущего пальчики лап! Твой девственный храп Желанней лобзаний прекраснейшей леди. Как молью, изъеден я сплином… Посыпьте меня нафталином. Сложите в сундук и поставьте меня на чердак, Пока не наступит весна. <1909> |
