РОЖДЕНИЕ ФУТУРИЗМА * Художник в парусиновых штанах, Однажды сев случайно на палитру, Вскочил и заметался впопыхах: «Где скипидар?! Давай, — скорее вытру!» Но рассмотревши радужный каскад Он в трансе творческой интуитивной дрожи Из парусины вырезал квадрат И… учредил салон «Ослиной Кожи». <1922> «Книжный клоп, давясь от злобы…» * Если при столкновении книги с головой раздастся пустой звук, — то всегда ли виновата книга? Георг Лихтенберг Книжный клоп, давясь от злобы, Раз устроил мне скандал: «Ненавидеть — очень скверно! Кто не любит, — тот шакал! Я тебя не утверждаю! Ты ничтожный моветон! Со страниц литературы Убирайся к черту вон!» Пеплом голову посыпав, Побледнел я, как яйцо, Проглотил семь ложек брому И закрыл плащом лицо. Честь и слава — все погибло! Волчий паспорт навсегда… Ах, зачем я был злодеем Без любви и без стыда! Но в окно вспорхнула Муза И шепнула: Лазарь, встань! Прокурор твой слеп и жалок, Как протухшая тарань… Кто не глух, тот сам расслышит, Сам расслышит вновь и вновь, Что под ненавистью дышит Оскорбленная любовь. <1922> ТРАГЕДИЯ * («Я пришел к художнику Миноге…») Я пришел к художнику Миноге — Он лежал на низенькой тахте И, задравши вверх босые ноги, Что-то мазал кистью на холсте. Испугавшись, я спросил смущенно: «Что с тобой, maestro? Болен? Пьян?» Но Минога гаркнул раздраженно, Гениально сплюнув на диван: — Обыватель с заячьей душою! Я открыл в искусстве новый путь,— Я теперь пишу босой ногою… Все, что было, — пошлость, ложь и муть. — Футуризм стал ясен всем прохожим. Дальше было некуда леветь… Я нашел! — и он, привстав над ложем, Ногу с кистью опустил, как плеть. Подстеливши на пол покрывало, Я колено робко преклонил И, косясь на лоб микрокефала, Умиленным шепотом спросил: «О Минога, друг мой, неужели? — Я себя ударил гулко в грудь,— Но, увы, чрез две иль три недели Не состарится ль опять твой новый путь?» И Минога тоном погребальным Пробурчал, вздыхая, как медведь: «Н-да-с… Извольте быть тут гениальным… Как же, к черту, дальше мне леветь?!» <1922> СОВРЕМЕННЫЙ ПЕТРАРКА *
Говорите ль вы о Шелли, иль о ценах на дрова, У меня, как в карусели, томно никнет голова, И под смокингом налево жжет такой глухой тоской, Словно вы мне сжали сердце теплой матовой рукой… Я застенчив, как мимоза, осторожен, как газель, И намека, в скромной позе, жду уж целых пять недель. Ошибиться так нетрудно, — черт вас, женщин, разберет, И глаза невольно тухнут, стынут пальцы, вянет рот. Но влачится час за часом, мутный голод все острей, — Так сто лет еще без мяса настоишься у дверей. Я нашел такое средство — больше ждать я не хочу: Нынче в семь, звеня браслетом, эти строки вам вручу… Ваши пальцы будут эхом, если вздрогнут, и листок Забелеет в рысьем мехе у упругих ваших ног,— Я богат, как двадцать Крезов, я блажен, как царь Давид, Я прощу всем рецензентам сорок тысяч их обид! Если ж с миною кассирши вы решитесь молча встать — И вернете эти вирши с равнодушным баллом «пять»,— Я шутил! Шутил — и только, отвергаю сладкий плен… Ведь фантазия поэта, как испанский гобелен! Пафос мой мгновенно скиснет, — а стихи… пошлю в журнал, Где наборщик их оттиснет под статьею «Наш развал», Почтальон через неделю принесет мне гонорар И напьюсь я, как под праздник напивается швейцар!.. <1922> «Безглазые глаза надменных дураков…» * Безглазые глаза надменных дураков, Куриный кодекс модных предрассудков, Рычание озлобленных ублюдков И наглый лязг очередных оков… А рядом, словно окна в синий мир, Сверкают факелы безумного Искусства: Сияет правда, пламенеет чувство, И мысль справляет утонченный пир. Любой пигмей, слепой, бескрылый крот, Вползает к Аполлону, как в пивную, — Нагнет, икая, голову тупую И сладостный нектар, как пиво, пьет. Изучен Дант до неоконченной строфы, Кишат концерты толпами прохожих, Бездарно и безрадостно похожих, Как несгораемые тусклые шкафы… Вы, гении, живущие в веках, Чьи имена наборщик знает каждый, Заложники бессмертной вечной жажды, Скопившие всю боль в своих сердцах! Вы все — единой Дон-Кихотской расы — И ваши дерзкие, святые голоса Все также тщетно рвутся в небеса И вновь, как встарь, вам рукоплещут папуасы… <1922> |
