При свете звезд Бэйр повернулся к Аравану и, глядя на него своими чистыми детскими глазами, спросил:

— Неужели я способен на такое, дядя?

Араван, продолжая смеяться, раскатал свою постель, улегся на нее и сказал:

— Разбуди меня в середине ночи, хитрец.

Была глубокая ночь, когда Бэйр разбудил Аравана. Земля, казалось, дышала холодом, превращавшим дыхание в пар; зимнее небо было чистым — ни одного облачка, которое могло бы задержать дневную жару и сделать ночь не такой холодной. Эльф занял удобную позицию на близлежащем камне, но Бэйр не собирался укладываться спать, а сидел в мерцающем свете звезд и смотрел на небо.

— Дядя, все часы своего ночного дежурства я размышлял о том, что ты сказал мне, когда мы плыли по Авагонскому морю.

— О чем ты, элар? Я все объясню, если, конечно…

— Ты сказал, что «Эройен» пробуждает у тебя много воспоминаний о любви и что ты спрятал его в конце Первой эры, спускал его на короткое время на воду во время Зимней войны, а после ее окончания вновь спрятал. Первая эра закончилась более семи тысяч лет тому назад, а со времени окончания Зимней войны также минула тысяча лет, и… — Бэйр посмотрел в глаза Аравану. — Ох, келан, как давно это было.

Араван покачал головой:

— Нет, элар, для меня все это было как будто вчера.

— Что именно? Зимняя война или конец Первой эры?

— Первая эра закончилась катастрофой.

— Семь тысяч лет назад, — пробормотал Бэйр. — А эти воспоминания о любви?

— Моя душа и мое сердце были полны ею, — полушепотом произнес Араван.

— Прости, я не хотел пробуждать тяжелых воспоминаний…

— Мои воспоминания о ней не тяжелые, элар.

Они некоторое время сидели молча, и лишь вздохи верблюдов на пастбище нарушали мертвую тишину необъятной пустыни.

— А как ты встретил ее? — прервал молчание Бэйр.

Глядя на звезды, Араван тяжко вздохнул, медленно выдохнул; нар от его дыхания мелькнул белыми завитками в холодном воздухе и пропал.

— Мы плыли через Кистанские проливы и натолкнулись там на дрейфующую гичку [10]. Этот мореплаватель добрался на маленькой лодочке до середины пролива только затем, чтобы дождаться прихода «Эройена». Мы развернулись по ветру и, подойдя к лодке вплотную, подняли морехода на борт… И когда она перебралась через перила… В тот самый момент я и потерял свое сердце. Стройная как тростинка, ока была одета в костюм из коричневой кожи. Ее светлые, золотисто–каштановые волосы до плеч сняли под лучами полуденного солнца, которое ярко светило в тот день. Ее лицо было прекрасным и чистым, несмотря на золотистые капельки веснушек, разбрызганных по щекам и скулам; в ее зеленых глазах сверкали золотые искры. Она была высокой, ее макушка находилась на уровне моих испуганных глаз, поскольку до этого момента я мог представить себе что угодно, но только не то, что моряк в гичке окажется женщиной, да такой, что я просто утонул в ее глазах.

— А как ее звали?

— Эйлис. Мое сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди, когда я услышал это имя.

— Ты говоришь, она поджидала «Эройен»?

— Ей было известно, что и судну, и команде, и всем, кто был на борту, угрожает страшная опасность, и она приплыла, чтобы предупредить своего отца, который был в то время с нами; ее отцом был маг Эльмар.

— Маг?

— Да.

— Значит, и она тоже была из племени магов? Араван кивнул.

— А где она сейчас?

Араван не торопился с ответом, глядя на медленно вращающийся звездный купол, в эти долгие мгновения память возвращала его в прошлое. Наконец он глубоко вдохнул, дрожа всем телом, выдохнул и произнес:

— Она умерла. Ее убили. Убили и ее отца, и всех, кто был на Рвне, когда Дарлок применил свое проклятое колдовство. В тот день мое сердце и душа заледенели. — Не в силах продолжать свой рассказ, Араван встал и прошелся по холодному песку пустыни, желая в эти минуты побыть в одиночестве.

— Прости меня, дядя, — прошептал Бэйр со слезами на глазах.

В холодном предрассветном воздухе растительность пустыни была влажной от росы, капельки ее покрыли колючие кустарники и жесткие редкие перья торчащей из песка травы. Наскоро перекусив, Бэйр скатывал постели и укладывался, готовясь в дорогу; Араван предложил верблюдам воды, но те, пренебрежительно фыркнув, отказались, так как уже вволю напились, когда паслись среди покрытых росой колючек. Тогда он предложил им зерна, которое верблюды охотно съели, поскольку их аппетит на такую еду был всегда отменным. Потом Араван и Бэйр погрузили дорожное снаряжение и припасы на двугорбых верблюдов, а на одногорбых надели седла. Все животные протестующе ворчали, понимая, что им не остается ничего другого, как подчиниться и тащить через пустыню этих ненормальных, которым не сидится дома.

Еще четыре дня путники шли на юг, вечером останавливаясь на ночлег, вставая на рассвете, отдыхая днем, предаваясь размышлениям о приятном, что хоть как–то помогало переносить дневной зной. И Араван, уже трижды проходивший этим путем, научился отыскивать пастбища для верблюдов, а роса была в это время столь обильной, что животные не нуждались в воде.

Земля, по которой они шли, была совершенно голой — лишь камни, песок да местами скудная растительность. Однако в этом безжизненном пространстве была какая–то непонятная и необъяснимая красота: большие красные валуны, больше похожие на холмы, выпирающие из ржаво–красного песка; причудливо изогнутые сухие полосатые стебли растений, увенчанные метелками; похожие на башни скалы, вздымающиеся к небу на сотни футов и говорящие о том, что когда–то здесь были горы, которые постепенно засыпал гонимый ветром песок, и сейчас на поверхности остались лишь эти величественные монолиты, видимые за десятки лье; обширные поляны, усыпанные кочками, поросшими пучками жесткой колючей травы, которой питались верблюды. Изредка встречались разрушенные временем свидетельства давнего пребывания здесь человека: витые каменные колонны, отполированные ветром, древние обелиски, воздвигнутые в честь давно забытых королей; целые долины, устланные камнями, отполированными так, как будто над этим долго трудилась вода, а не песок и ветер, как было на самом деле; сухие куади [11], извивающиеся по голой земле и молчаливо говорящие о том, что когда–то здесь текла вода; возвышающиеся над песчаным ковром и тянущиеся на, сотни ярдов сложенные из валунов гряды, в которых то тут то там зияли дыры, как громадные окна…

И хотя все вокруг казалось практически безжизненным, глаза Бэйра во всем видели огонь.

Утром пятого дня пути, когда они находились уже примерно в шестидесяти лье к югу от Сабры, перед ними вдруг возникла длинная дюна. Араван, поднявшийся по склону на гребень, остановился и долго стоял неподвижно. Бэйр поднялся следом и, стоя позади Аравана, увидел неподалеку извивающуюся дугу низких каменистых холмов, в низинах между которыми обильно росли пальмы.

— Вот смотри, это и есть та зелень, о которой я тебе говорил, — с улыбкой глядя на Бэйра, сказал Араван.

— А что это, дядя?

— Это оазис Фалиди, — ответил Араван, — джадо место.

— Джадо?

— Проклятое, — пояснил Араван, — так по крайней мере начертано на каменном обелиске.

— Проклятое за что?

Араван пожал плечами:

— Не знаю, элар. Я трижды ночевал здесь и ничего со мной не случилось, — он дотронулся пальцами до голубого амулета на шее, — хотя однажды я все же почувствовал, что мой камень стал немного холодным. Что бы там ни было, давай спускаться вниз; там нас ожидает купание.

— Купание?

Вместо ответа Араван подал команду верблюдам: «Хат, хат, хат!» — и животные гуськом пошли вниз по длинному отлогому склону, ступая след в след.

Когда Бэйр поравнялся с Араваном, он спросил:

— Трижды? Так ты был здесь три раза?

— Да. Один раз с твоими родителями, Фэрил и Гвилли в погоне за Стоуком, а потом я был здесь еще дважды: на пути в город Низари и обратно — по делу, которое требовалось решить по справедливости.