Джордж ответил со спокойной беспристрастностью ученого:

— Я думаю, все это указывает на то, что в ноябре победят республиканцы.

Однако действий Киссинджера во время секретных поездок в Париж было явно недостаточно. Конфликт во Вьетнаме все усугублялся. Одной из жертв этой войны стал сам Линдон Джонсон. Измученный нападками протестующих, он предпочел не идти на второй срок. Пусть бомбы сбрасывает какой-нибудь другой лидер — более закаленный и менее отчаявшийся.

В известном смысле Джонсон просто вручил пост президента Ричарду Никсону. Этот хитрый политик не нуждался в советах блестящих стратегов вроде Киссинджера и его молодого помощника Келлера. Простой здравый смысл ему подсказал: одного лишь обещания покончить с войной будет вполне достаточно, чтобы въехать в кабинет президента Белого дома.

Так и получилось.

А Джордж съехал из Рокфеллеровского центра. Горькие мысли о том, что теперь он не сможет каждое утро любоваться картинами Ренуара и Ван Гога, немного скрашивал тот факт, что его новое рабочее место хоть и было тесным и душным, но зато находилось в правильном месте.

А именно — в подвале Белого дома, в пятидесяти метрах от помощника президента по вопросам национальной безопасности Генри Киссинджера.

Никогда бродвейские мюзиклы не звучат лучше, чем в первый день репетиций. Это тот случай, когда авторы сами читают артистам пьесу и поют все тексты в свежем и первозданном виде.

Когда Стю и Дэнни окончили свое совместное выступление, вся труппа с воодушевлением захлопала. Сэр Джон Чалкотт, режиссер спектакля, поднялся с места, чтобы произнести несколько слов, знаменующих начало творческого процесса:

— Думаю, все мы понимаем, какую замечательную сценическую вещь мы только что услышали. И наш профессиональный долг воплотить авторский замысел в жизнь. В ближайшие шесть недель все усилия коллектива будут направлены только на это.

Все вежливо похлопали.

Затем встал с места Зеро Мостел.

— Это вам не обычная бродвейская дешевка. Я и правда считаю, Джеймс Джойс оценил бы то, что сделали Стю и Дэнни. И знаете, парни, для вас мы кишки наизнанку вывернем, лишь бы все получилось.

Еще немного похлопали.

Сэр Джон повернулся к ведущей актрисе и спросил:

— Мисс Гамильтон, не желаете сказать что-нибудь?

Она пожелала.

Изображая то, что казалось ей безукоризненным английским произношением, и демонстрируя тем самым свое уважение к режиссеру, она изрекла:

— Может ли кто-нибудь — мистер Кингсли или прославленный мистер Росси — мне объяснить, почему это мистер Мостел поет в финале?

Это было совсем не то, что ожидал от нее услышать сэр Джон. Но артисты, похоже, вовсе не были удивлены. Они просто повернулись, чтобы послушать объяснение авторов.

Дэнни встал из-за рояля и сделал несколько шагов к столу, за которым собралась вся труппа.

— Послушайте, мисс Гамильтон, такова наша концепция. Нам со Стю хотелось выделить у Джойса тему, когда Стивен ищет своего пропавшего отца, а Блум — своего умершего сына. В нашем понимании этих двух персонажей по-настоящему влечет друг к другу, и это очень трогательно.

— Но вы же знаете, мистер Росси, сам роман оканчивается монологом Молли. Зачем же уродовать классическое произведение только ради того, чтобы, как я понимаю, удовлетворить самомнение мистера Мостела?

Не успел Дэнни ответить, как ведущий артист вкратце прокомментировал это замечание:

— Вот дерьмо.

Теора Гамильтон повернулась к своему звездному коллеге и с еще более аристократическим произношением сурово отрезала:

— Мистер Мостел, такая грубость не к лицу профессионалу, если вы хотите им быть.

На что Зеро просто ответил:

— Вот дерьмо.

Сэр Джон Чалкотт снова поднялся с места.

— Мисс Гамильтон, дамы и господа, уверен, среди нас нет никого, кто был бы незнаком с шедевром Джойса. Именно по этой самой причине мы с вами можем оценить, насколько искусно наши авторы уловили дух романа. У вас ведь тоже есть музыкальная версия монолога, когда вы в предпоследней сцене поете «Розы, и огонь, и закат». Я считаю, это небольшое изменение, когда дуэт с участием Зеро звучит в конце, оправданно именно с точки зрения сценической трактовки романа. Зовите это художественной вольностью, которая заслуживает оправдания.

— А я считаю, это я должна петь заключительную фразу перед тем, как опустят занавес, — настаивала она. — В конце концов, на кого слетится посмотреть публика, если не на Теору Гамильтон?

Зеро Мостел тут же откликнулся:

— На Зеро Мостела.

Первая леди американского музыкального театра опять повернулась к своему коллеге и сказала с отнюдь не английским произношением:

— Вот дерьмо.

Так начались репетиции.

Через шесть недель, перед тем как ехать в Бостон, они сделали прогон спектакля в Нью-Йорке. После чего Эдгар Уолдорф объявил, что все приглашенные эксперты в один голос весьма похвально отозвались о проекте. Некоторые из них даже признались, что были растроганы до слез очаровательным дуэтом, прозвучавшим в финале.

Дэнни и Стюарт тепло обнялись.

— Подумать только, — восторгался поэт, — мы начнем наш триумфальный поход под сенью Гарвардского двора. Разве это не придаст ему дополнительного блеска?

— Да уж, конечно, придаст.

— Слушай, — предложил Стюарт, — может, вы с Марией захотите поехать на поезде вместе со мной и Ниной? Мы бы хорошо провели время.

— Спасибо, но Мария собирается остаться в Филли. Она всегда так нервничает из-за таких вещей. А я через неделю еду домой дирижировать двумя концертами и обязательно прилечу в воскресенье вечером. Вот тогда мы и сможем встретиться с тобой и выпить в моем номере отеля «Риц».

— Отлично. Но послушай, Дэнни. Я знаю, я говорил тебе уже об этом, но, как сказал Гамлет, хочу, чтобы это врезалось в твою память. Я всегда буду благодарен тебе, что ты выбрал меня для сотрудничества…

— Стю, ты же безмерно талантлив…

— Я тебя умоляю, Дэнни, ты же мог взять любого поэта, их ведь множество, но ты дал этот шанс простому парню вроде меня, без опыта в таких делах. Ты не думай — я никогда не забуду о твоем великодушии.

— Ладно, Стюарт, теперь моя очередь сказать. Вся эта штука для меня была сплошная радость. Теперь мы с тобой не просто партнеры. Мы почти братья.

Существует неизменное правило в театре: мюзиклы никогда не пишут. Их переписывают.

— Вот для чего существуют испытательные полигоны вроде Нью-Хейвена и Бостона, — объяснял Эдгар Дэниелу и Стюарту. — Бостонцы не уступают ньюйоркцам в искушенности, но зато они более терпимы. И они оценят тот факт, что мы приехали именно к ним — доводить спектакль до ума. А от критиков можно будет даже получить парочку ценных советов.

— А если все будет идеально? — лукаво спросил Стюарт.

— Значит, мы просто сделаем все еще идеальнее. Даже «Мою прекрасную леди» шлифовали до блеска, пока возили по гастролям. И знаете, мальчики: наш спектакль в тысячу раз лучше.

12 февраля 1968 года состоялась премьера «Манхэттенской Одиссеи» в Бостоне. Первые отзывы в прессе были не столь восторженными, как предрекал Эдгар Уолдорф. По сути, они были не очень хорошими. А если точнее, они были просто уничтожающими.

Единственный «полезный» совет они обнаружили в газете «Бостон глоб», где предлагалось «этой полной катастрофе как можно скорее свернуть свои шатры и уползти в ночь». Критик нашел тексты спектакля претенциозными, а музыку — несоответствующей. Другие газеты высказывались еще более пренебрежительно.

Дэнни был потрясен. Таких злобных рецензий на него не выходило с тех самых пор, когда в гарвардском «Кримзоне» устроили разнос «Аркадии».

Услышав об этих разгромных статьях, Мария захотела прилететь и поддержать Дэнни.

— Нет, — сказал он ей по телефону, — интуиция мне подсказывает, что мы будем работать день и ночь. Тебе лучше держаться подальше от линии огня.