Среди выбранных им курсов для весеннего семестра значились лекции «Управление в государственной сфере» (180), «Принципы международной политики» — и это даже несмотря на то, что имя профессора, читавшего этот курс, напомнило ему о параноидальном чувстве, от которого он страдал в начале своего пребывания здесь. Ведь лектора звали не иначе как Уильям Палмер Элиот — это был еще один (хоть и мнимый) родственник его соседа Эндрю.

И все же это был важный выбор. Ассистентом у этого Элиота был круглолицый молодой преподаватель, который говорил по-английски с жутким иностранным акцентом, еще похлеще, чем у Джорджа. Его звали Генри Киссинджер. Необъяснимым образом, не сговариваясь, эти двое потянулись друг к другу.

Киссинджер, как и Джордж, был беженцем, но только из Германии военной поры, он закончил Гарвард (и точно так же англизировал свое имя). Он обладал поразительной способностью разбираться во всех политических тонкостях — как теоретически, так и на практике. Доктор К. (как любовно его называли студенты) уже руководил неким действом под названием «Гарвардский международный семинар». И входил в состав редколлегии журнала «Форин афферс» — вероятно, наиболее влиятельного политического издания в мире.

Джордж думал, будто это его собственные таланты позволили ему выдвинуться в участники секции Киссинджера, но обнаружил: оказывается, сам преподаватель сделал все возможное, чтобы заполучить его в свою дискуссионную группу. И ни тот ни другой не были разочарованы.

Помимо всего прочего, Киссинджер находился под сильным впечатлением от того, как Джордж владеет русским языком. Молодого преподавателя не покидало жгучее желание стать номером один в Гарварде (а со временем и в мире), вот почему ему хотелось во что бы то ни стало записать юного венгра к себе в команду. Ведь он прекрасно знал, как отчаянно его главный соперник, Збигнев Бжезинский, жаждет и впредь оказывать влияние на Джорджа.

В самом начале семестра, после собрания учебной группы, он остановил Джорджа и сказал:

— Мистер Келлер, вы не могли бы задержаться на минуту? Я хотел бы сказать пару слов о вашей последней работе.

— Конечно, — вежливо ответил Джордж, внезапно испугавшись, что выполненный им анализ вовсе не такой уж необычный и глубокий, каким он его посчитал.

— Все нормально, профессор? — поинтересовался Джордж, когда последний студент вышел из аудитории.

Хорошо разбиравшийся в университетской табели о рангах, он ловко наградил Киссинджера званием профессора, хотя прекрасно знал, что тот всего лишь простой преподаватель. Удостоенный такой чести Киссинджер был явно польщен. По крайней мере, он широко улыбнулся.

— Ваша работа, мистер Келлер, не просто «нормальная». Она великолепная. Я никогда еще не встречал студенческих работ, где с таким пониманием проводились бы различия между тонкостями в философских доктринах восточноевропейских стран.

— Благодарю вас, профессор, — обрадовался Джордж.

— Я знаю, вас не так давно привезли из Венгрии. Что вы изучали в Будапеште?

— Право. Советское право, разумеется. Довольно бесполезное дело, да?

— Смотря для кого. Лично я для своих исследований с удовольствием пригласил бы человека, специалиста в этой области, который свободно читает по-русски.

— Видите ли, сэр, я хочу уточнить, — ответил Джордж, — я ведь не получил там диплома. Поэтому вряд ли меня можно назвать специалистом.

Киссинджер подмигнул ему из-под толстых стекол очков в темной оправе.

— Может, в Венгрии вас так и не назвали бы, но в Кембридже людей с таким опытом, как у вас, еще поискать…

— Днем с огнем не найти? — продолжил Джордж, чтобы показать, как он владеет идиоматическими выражениями.

— Так и есть, — откликнулся доктор К. — Итак, если вы не заняты, я с радостью взял бы вас к себе в качестве научного ассистента. В Центре европейских исследований платят по два доллара в час, что совсем недурно. А дополнительным стимулом станет то, что мы сможем определиться с главной темой для работы, над которой вы будете трудиться в дальнейшем.

— Не хотите ли вы сказать, что беретесь лично руководить моей диссертацией?

— Молодой человек, я счел бы себя оскорбленным, если бы вы не задали этот вопрос, — ответил Киссинджер с очаровательной учтивостью. — Правильно ли я понял, что вы принимаете мое предложение, Джордж? Или вам надо все обдумать? Может, обсудите это со своим куратором? Кстати, кто он — не тот ли молодой поляк Бжезинский?

— Все нормально. Я поговорю со Збигом. Когда мне приступить к работе, доктор Киссинджер?

— Приходите ко мне в кабинет после обеда сегодня. И, Джордж, отныне, когда мы не на занятиях, пожалуйста, зовите меня просто Генри.

И вот предпоследний год учебы в университете завершился.

Тем временем народ Соединенных Штатов, любящий Эйзенхауэра, вновь проголосовал за своего президента, а на одного из студентов выпуска 1958 года пал выбор стать духовным лидером для миллионов верующих перед самим Господом. Так случилось, что когда правящий Ага-хан был при смерти, неожиданно для всех он назначил своим преемником внука, принца Карима, чтобы тот наследовал его титул имама всех мусульман-исмаилитов.

Многие из сокурсников принца увидели в этом событии добрый знак, надеясь, что каждый из них также не останется без благословения небес.

Джордж Келлер продвинулся дальше всех — как в плане географическом, так и умственном. За каких-то семь месяцев он одержал истинную победу над английским языком. Структуры предложений подчинились его воле. Слова превратились в орудие, которое можно использовать вместо силы — для того, чтобы пробивать бреши в стенах выстроенных доводов и овладевать умами слушателей.

Теперь ничто не мешало ему штурмовать академические высоты. К тому же под руководством авторитетного наставника. Если Гарвард и оказался ему хоть чем-то полезен, так это тем, что здесь он сблизился с Генри Киссинджером, с которым, как ни удивительно, они одинаково мыслили, совпадая практически по всем вопросам.

Таким образом, наградой ему всем на зависть стала работа летом в качестве специального помощника доктора К. во время организации и проведения международной конференции и подготовки к выпуску журнала «Confluence» («Слияние»).

В программе было заявлено участие нескольких десятков правительственных чиновников и влиятельных представителей интеллигенции из разных стран по обе стороны железного занавеса, которые должны были приехать для того, чтобы прочесть публичные лекции и обсудить различные темы — поделиться своим видением нового послевоенного устройства мирового сообщества.

Помимо прочих обязанностей Джорджу предписывалось вступать в неформальные, дружеские отношения с теми, кто представлял страны Восточного блока, и выяснять, что они на самом деле думают о Гарварде, о конференции и… о самом Киссинджере.

Несмотря на первоначальную настороженность, все эти люди в конечном счете поддавались европейскому обаянию Джорджа и разговаривали с ним о том о сем гораздо откровеннее, чем когда-либо, — они прежде и представить себе не могли, что будут так запросто общаться в заграничных стенах университета чуждого капиталистического Запада.

Разумеется, в инструкциях, которые Генри давал Джорджу, ничего не говорилось о том, что в общении с участниками конференции тому следует доходить до такой степени близости, которая предполагала бы вступление с кем-либо из них в интимную связь. Это он сделал по собственной инициативе.

Может, из-за духоты, которая установилась в Кембридже, по Гарвардскому двору вдруг стали прогуливаться стайки девушек не из Рэдклиффа — в коротких, короче не бывает, шортах и в обтягивающих донельзя футболках.

А может, потому, что чувство вины, из-за которого Джордж до сих пор воздерживался от плотских утех, словно подсознательно стремясь искупить ее, к этому времени уже покинуло его.

Но в начале августа он отправился в постель с одной из ведущих журналисток из Польши. Женщине было лет под сорок, и ее знали во всем мире. А потому комментарии знаменитой журналистки относительно его мастерства на любовном поприще имели для Джорджа большое значение.