«Вот черт, а вдруг это все неправда?» — вертелось у меня в голове. Поэтому я, как было у нас заведено, сначала выпил, затем поужинал, а потом отправился спать. Но глаз я в ту ночь не сомкнул, сердце у меня рвалось из груди, и я не знал, как мне быть.

В конце концов я понял, что стоит за этой моей гамлетовской нерешительностью. Не то чтобы меня и в самом деле грызли сомнения по поводу ее неверности. Теперь, оглядываясь назад, я вспомнил, как она заигрывала то с одним, то с другим парнем в клубе, когда мы ходили туда по выходным на танцы.

Меня потрясло до глубины души то обстоятельство, что я, оказывается, теряю своих детей.

Ты можешь сколько угодно предъявлять доказательства неразборчивости в связях своей жены, но суд все равно передаст ей право опекунства. И невыносимо думать о том, что, придя вечером с работы, я не услышу больше, как малыш Энди кричит: «Папа дома!», будто я царь вселенной. Или не застану того мгновения, когда Лиззи скажет свои первые слова.

Мои дети не только придали смысл моей жизни, но я вдруг обнаружил: ведь быть отцом у меня здорово получается.

Я так отчаянно думал обо всем этом, что около четырех утра мне в голову пришла дикая мысль — схватить в охапку обоих малышей и увезти их куда-нибудь подальше отсюда. Но конечно же, это бы ничего не решило.

Наутро я позвонил на работу и сообщил, что заболел (это было почти правдой), чтобы выяснить отношения с Фейт. Она не стала ничего отрицать. На самом деле, как мне кажется, она даже хотела, чтобы я все узнал. А когда я спросил ее, хочет ли она развестись, то услышал в ответ короткое, но уверенное «да».

Я поинтересовался у нее, когда именно она обнаружила, что разлюбила меня. Она ответила, что вообще-то никогда особенно и не любила меня, а сначала просто думала, будто влюблена.

И теперь, когда выяснилось, как она ошиблась, по ее мнению, нам лучше расстаться. Я сказал ей, мол, было крайне безответственно с ее стороны иметь двоих детей от парня, которого она не любит по-настоящему.

В ответ она вскинулась. «Вот за это я и не выношу тебя, Эндрю. Ты такой сентиментальный зануда».

Она спросила, не угодно ли мне собрать свои вещички и съехать прямо сейчас, поскольку у нее сегодня много дел. Я резко возразил: очень даже не угодно, я останусь и дождусь, когда Энди вернется из детского сада, чтобы поговорить с ним. Она заявила, что я могу поступать, как сочту нужным, но чтобы к ужину духу моего в доме не было.

Рассеянно кидая рубашки и галстуки в чемодан, я все время задавался вопросом: как, черт побери, объяснить четырехлетнему мальчику, почему его папа уезжает из дома. Знаю, обманывать детей нехорошо. Но сказать: «Твоя мама меня не любит» — значит нанести урон его душе.

К тому времени, когда няня привела его домой, я уже придумал сказку о том, что мне нужно жить в Нью-Йорке, поближе к работе. И ему не надо ни о чем беспокоиться. Я буду вырываться из города на каждый уик-энд, чтобы повидаться с ним и с Лиззи. И я уверен, мы сможем, как и прежде, вместе проводить лето в штате Мэн. Или хотя бы часть лета.

Я наблюдал за выражением детского личика, пока излагал свою байку. И видел: ребенок обо всем догадался. Сердце у меня сжалось. Уже в свои четыре года мой сын испытал разочарование оттого, что его отец не смог быть честным с ним до конца.

«Можно, я поеду с тобой, папа?» — упрашивал он меня.

В груди нестерпимо ныло — так мне хотелось выкрасть его. Но я сказал сыну, что он будет скучать по школе. И по друзьям. Кроме того, он должен быть хорошим мальчиком и позаботиться о своей маленькой сестренке.

Он обещал и, думаю, чтобы не делать мне больно, не заплакал, когда я понес вещи в машину, в которой собирался ехать в Нью-Йорк. Просто остановился в дверях и спокойно помахал ручкой.

Дети умнее, чем о них думают взрослые. Значит, они все понимают, а потому страдают.

Когда стали известны имена лауреатов Пулитцеровской премии 1967 года, в информационном центре Гарвардского университета обрадовались как никогда. И было из-за чего: в один и тот же год этой награды удостоились сразу два гарвардца. Это уже само по себе большое событие, но чтобы оба выпускника Гарварда, ставшие лауреатами, были однокурсниками — это редчайший случай, если вообще не первый за всю историю существования премии.

Эту приятную новость им сообщили по телефону. Лауреатом премии в области поэзии в этом году стал Стюарт Кингсли, окончивший Гарвард в 1958 году, а за музыкальные достижения награду получил уже знаменитый Дэнни Росси, все того же урожайного года выпуска.

Вообще-то когда эти два однокурсника учились в университете, они не были знакомы друг с другом. Годы учебы в Гарварде Стюарт Кингсли тихо и почти незаметно провел в «Адамс-хаусе». Иногда его великолепные стихи печатались в «Адвокате», а в «Кримзоне» время от времени появлялись на них хвалебные отзывы.

По сути, вплоть до того самого утра, когда ему позвонили из Пулитцеровского комитета, Стюарт так и продолжал пребывать в относительной безвестности. Он вместе со своей женой Ниной (Брин-Мор, выпуск 1961 года) и двумя детьми проживал в старой, немного запущенной квартире с высокими потолками на Риверсайд-драйв, недалеко от Колумбии, где он преподавал писательское мастерство.

Не меньше, чем известие о премии, Стю взволновала мысль о том, что на церемонии награждения он наконец-то познакомится со своим знаменитым однокурсником.

— Ты только представь себе, Нина, — радовался он, — меня, может, даже сфотографируют рядом с Дэнни Росси.

Но затем Стю, к своему огорчению, узнал, что церемонии награждения Пулитцеровской премией не существует. Телефонный звонок и фото в «Нью-Йорк таймс» — вот и вся церемония.

— Ну и черт с ними, — сказала Нина, чтобы утешить расстроенного супруга. — Я закачу для тебя такой банкет, каких ты в жизни не видал. Шампанское «Тэйлорс Нью-Йорк стейт» будет литься рекой, как простая сельтерская вода.

Он обнял жену.

— Спасибо, я б не отказался. Кажется, в мою честь еще никогда не устраивали банкетов.

— Послушай, милый, если тебе так хочется познакомиться с Дэнни Росси, я с удовольствием приглашу и его.

— Да уж, — сардонически усмехнулся Стю. — Не сомневаюсь, он обязательно придет.

Нина схватила его за плечи.

— А теперь послушай, что я скажу тебе, дружочек. Я не смотрела балет «Савонарола», за который Росси получил премию, но уверена, хореография Джорджа Баланчина не пошла ему во вред. В любом случае, это должен быть действительно очень хороший балет, чтобы его можно было поставить на одну доску с твоим сборником «Избранное». И по-моему, если уж на то пошло, это ты окажешь ему честь своим приглашением.

— Да какое это имеет значение, Нина! В Нью-Йорке внешние данные ценятся выше таланта. А Дэнни такой харизматичный…

— Бог с тобой, Стю, это же рекламные агентства его так расписали. Честно говоря, единственное, в чем превзошел тебя Росси, так это несколько локонов рыжих до неприличия волос.

— Ну да, — улыбнулся Стю, — а также наличием нескольких миллионов баксов. Говорю же тебе — этот парень настоящая звезда.

Нина посмотрела на него с любовью и пониманием.

— Знаешь, за что я так люблю тебя, Стю? Ты — единственный из известных мне гениев, не подверженный мании величия.

— Спасибо, милая, — ответил он, собирая со стола бумаги и засовывая их в портфель. — Но тебе, пожалуй, стоит закругляться и перестать меня хвалить, иначе я опоздаю на семинар, который начинается в четыре часа. Увидимся около семи. Мы сможем устроить вечеринку на двоих.

Когда он вернулся, дома его ожидал сюрприз.

— Неужели, Нина? Ты это серьезно?

— Да, мой дражайший. Ты действительно обедаешь завтра со своим харизматичным однокашником — в час дня в «Русской чайной». И между прочим, ты, наверное, удивишься, когда узнаешь, как ему не терпится встретиться с тобой.

— Как тебе удалось с ним связаться?