— Дэнни, я уважаю твое решение, — начал он. — Не буду делать вид, будто я сильно расстроен, — у тебя впереди еще столько прекрасного. Лишь об одном я тебя попрошу — чтобы ты выполнил свои обязательства на этот год, ведь осталось сыграть два или три концерта. Это же разумно?

Дэнни помешкал минуту. За все добро, которое сделал для него Харок, старик по меньшей мере заслуживал правды.

Однако Дэнни не смог заставить себя рассказать эту страшную правду своему импресарио.

— Прости, мне действительно очень жаль, — сказал он мягко. — Но я должен остановиться прямо сейчас. Конечно, я обязательно напишу всем оркестрам, с которыми должен был выступать, и принесу им свои извинения. Ты мог бы… — Он помолчал. — Ты мог бы придумать для меня какую-нибудь болезнь. Гепатит, например.

— Мне бы этого не хотелось, — ответил Харок. — Всю свою жизнь я старался вести дела честно, без обмана, и сейчас мне уже поздно меняться. Хорошо, я сейчас проанализирую графики концертов и посмотрю, можно ли будет поставить на эти даты кого-то из музыкантов твоего калибра.

С нескрываемой грустью на лице он принялся шуршать своими бумагами. Вдруг тихо засмеялся, обрадовавшись.

— Что там? — спросил Дэнни.

— Я нашел одного пианиста, которым заменю тебя в Амстердаме, — это юный Артур Рубинштейн, восьмидесяти восьми лет от роду!

Боясь, что более не сможет сохранять присутствие духа, Дэнни встал, чтобы уйти.

— Спасибо, мистер Харок. Спасибо за все.

— Послушай, Дэнни, надеюсь, мы с тобой не потеряемся. В любом случае я обязательно приду послушать первое исполнение твоей первой симфонии.

— Спасибо.

Он повернулся к двери.

В эту минуту старик сказал ему вслед, словно спохватившись:

— Дэнни, если проблема в том, чтобы не играть на публике, есть возможность записываться. Посмотри на Глена Гульда или Горовица. А ведь столько блестящих произведений тобой еще не сыграно!

Дэнни просто кивнул и вышел. Он не смог сказать мистеру Хароку, что пианисты, которых он назвал, все еще играют обеими руками.

В два часа ночи Дэнни сидел дома почти в полном мраке своей студии на третьем этаже. Чей-то нежный голос прервал его одинокие страдания. Словно маленькая свечка зажглась в дальнем углу темной пещеры.

— Что случилось, Дэнни? — спросила Мария.

Она была в махровом халате поверх ночной рубашки.

— А почему ты решила, будто что-то случилось?

— Ну, во-первых, ты сидишь в темноте, значит, ничего не пишешь, это очевидно. А потом, вот уже несколько часов я не слышу никакой музыки. Впрочем, может, ты считаешь, что исполнение в тысячный раз детской песенки «Как мне маме объяснить» — это и есть настоящая музыка.

— Моцарт написал целую серию вариаций на эту тему, — ответил он не слишком убедительно.

— Да, я знаю. Ты любишь играть их на бис. Но я не слышу никаких вариаций, Дэнни. Потому и поднялась к тебе. Ты же знаешь, я никогда не мешала тебе прежде.

— Спасибо. Буду признателен, если ты и впредь не изменишь этой традиции.

— Я не уйду, пока ты не скажешь мне, что с тобой.

— Ничего особенного. Просто оставь меня одного, пожалуйста.

В душе он был рад, что она не послушалась, подошла к его креслу и опустилась на колени. Но когда она хотела дотронуться до его рук, он мгновенно отдернул их.

— Дэнни, ради всего святого, я вижу, как ты страдаешь. Знаю, ты нуждаешься во мне, милый, и вот я здесь. Мне хочется тебе помочь.

— Ты не можешь мне помочь, Мария, — с горечью произнес он. — Никто не может.

Он замолчал, ибо говорить был не в силах.

— Это из-за левой руки, да? Знаешь, я поняла — что-то произошло в тот вечер в студии. Я проходила мимо твоей спальни поздно ночью и видела, как ты сидел под лампой и неотрывно смотрел на нее, мне показалось — со страхом.

— С моей левой рукой все в порядке, — холодно ответил он.

— Я видела за обедом, как она дрожит, Дэнни. И я заметила, как ты старался это скрыть. Может, стоит показаться врачу?

— Уже показался.

— И?

Ответить словами он не смог. И просто заплакал.

Она обняла его.

— О Мария, — рыдал Дэнни, — я больше не смогу играть на фортепиано.

А затем он рассказал ей обо всем. О трагическом путешествии, которое началось в кабинете доктора Уитни и закончилось на приеме у доктора Вайсмана.

После того как он закончил свой рассказ, они долго проплакали в объятиях друг друга.

Наконец она утерла свои слезы и крепко схватила его за плечи.

— А теперь ты послушай меня, Дэнни Росси. Хотя все это и ужасно, но не смертельно. У тебя все еще есть профессия. И ты все равно будешь заниматься музыкой. И самое главное, ты все еще живой и будешь жить со своей семьей. Для меня это особенно важно. Я выходила за тебя замуж не потому, что ты лучше всех играл Листа. И не потому, что ты был звездой. Я вышла за тебя потому, что любила и поверила тебе, когда ты сказал однажды, что я тебе нужна. Дэнни, дорогой, мы же вместе, значит — справимся.

Мария не отпускала его, когда он прильнул к ее плечу, безмолвно рыдая.

И в отличие от публики, которая хлопает в ладоши, а потом расходится по домам, Мария всегда будет рядом. Она встала и взяла его за руку.

— Пойдем, Росси, надо немного поспать.

Они спускались по лестнице рука об руку. И когда очутились на втором этаже, она не дала ему уйти. Напротив, повела за собой по коридору.

— В твою спальню? — спросил он.

— Нет, Дэнни. В нашу спальню.

11 мая 1978 года

Сегодня моей самооценке хорошенько досталось. Вышел «Отчет к двадцатилетию окончания университета» нашего выпуска.

Некоторые вещи стали для меня неожиданностью. Конечно, об этом писали в газетах в прошлом году, но все равно удивительно было прочитать статью о Дэнни Росси и самому убедиться, что он действительно перестал выступать с фортепианными концертами. Представляю, какого мужества это стоило — повернуться спиной к обожающей тебя публике, я перед ним просто благоговею. Он также перестал дирижировать оркестром в Лос-Анджелесе. И сосредоточил всю свою деятельность в Филадельфии.

И хотя одной из причин всех этих перемен он назвал свое стремление больше сочинять, совершенно очевидно, что в первую очередь им двигало желание проводить больше времени с женой и детьми. Как он выразился, семья для него — самое главное в жизни.

Вот это характер — уважаю парня. За то, как он расставил приоритеты.

Теперь о печальном, в дополнение к нескольким сообщениям о смерти. Я обратил внимание на то, что многие долгосрочные браки распались совсем недавно. Будто у кого-то из супругов сточились шестеренки и на третье десятилетие их уже не хватило.

Я думаю, что браки, заключенные при Эйзенхауэре, сохранялись даже в демократическом Камелоте, который был создан при Джоне Ф. Кеннеди. Но вероятно, если придерживаться аналогичной метафоры, годы правления Никсона приучили супружеские пары подслушивать записи, выявляя связи. Чтобы узнать всю правду о себе и уйти.

Из хороших новостей: у некоторых наших однокашников дети стали в этом году первокурсниками.

Плохая новость: мой сын не входит в их число. Или мне надо говорить «мой бывший сын», поскольку я ничего не знаю о нем.

Даже сейчас, когда прошло столько времени, я молюсь каждый раз, вынимая почту из ящика, в надежде найти там письмо или открытку. Или хоть что-нибудь. А если я вижу, как какой-нибудь волосатый хиппи просит на улице подаяние, то обязательно даю этому парню доллар или два, надеясь, что и к Энди, где бы он ни находился, чей-то отец тоже проявит щедрость.

Я не могу допустить мысли, что потерял его навсегда.

Естественно, в собственном отчете я не стал упоминать, что мой ребенок от меня отрекся. Сообщил только, что я начал искать другую работу, устав от Уолл-стрита, и мне повезло. Руководитель недавно созданной Компании Гарвардского университета попросил меня переехать в Кембридж и присоединиться к его команде, которая призвана собрать триста пятьдесят миллионов долларов для нашей альма-матер.