— Заранее? — перебил его Джейсон. Проктор кивнул и продолжил:

— Более того, они почти никогда не ошибаются.

— Вы хотите сказать, что знаете, какие оценки я получу в январе? — спросил Джейсон, остолбенев.

— И не только это, — ответил будущий врач, — нам даже приблизительно известно, под каким номером ты будешь стоять в списке выпускников.

— Может, скажете прямо сейчас, чтобы я зря не напрягался с учебой? — пошутил Джейсон, но через силу.

— Ладно, Гилберт, все, что я сказал, не для протокола. Я сообщил тебе обо всем просто для того, чтобы ты был готов оказать моральную поддержку своему соседу, когда он очнется и поймет, что он не Эйнштейн.

Неожиданно для самого себя Джейсон возмущенно вспылил:

— Знаете, Деннис, я не готовился на роль психиатра. Неужели нельзя помочь этому парню прямо сейчас?

Проктор сделал еще одну затяжку и ответил:

— Джейсон, юный Дэвидсон — которого (только это между нами) я считаю дурачком-простофилей — для того и оказался здесь, в Гарварде, чтобы узнать пределы своих возможностей. Это как раз то, что, если можно так выразиться, у нас получается лучше всего. Хотя до середины семестра пока все остается как есть. Если парень окажется не в состоянии смириться с мыслью, что вершина горы оказалась для него недоступной, тогда мы, возможно, договоримся с кем-нибудь из специалистов студенческой поликлиники, чтобы с ним побеседовали. Как бы там ни было, я рад, что ты обратился ко мне с этим вопросом. И не мешкая обращайся снова, если он начнет странно вести себя.

— Он всегда ведет себя странно, — ответил Джейсон с полуулыбкой.

— Гилберт, — сказал проктор, — ты даже понятия не имеешь, каких чокнутых принимают в Гарвард. Твой Д. Д. — это тихая гавань по сравнению с буйными психами, которых я навидался за все это время.

17 октября 1954 года

Я никогда не ходил в отличниках и не особо возражал, когда мне ставили по «трояку» за каждую контрольную работу по всем предметам. Но я всегда считал себя очень даже приличным футболистом. И эта иллюзия только что развеялась без следа.

Наша треклятая команда первокурсников упакована такими мощными игроками со всего света, что вряд ли я смогу когда-нибудь за ними угнаться.

Для меня это настоящий урок смирения по-гарвардски — остается утешаться тем немногим, что выпадает на мою долю. Проводя время на скамейке запасных в ожидании, когда меня выпустят на поле — за три или четыре минуты до конца матча (но лишь при условии, если мы ведем в счете, и по-крупному) — я постоянно напоминаю себе: тот парень, который вышел играть раньше меня, не просто обычный спортсмен. Может, он потому так высоко подает угловые удары, что является потомком Всевышнего.

Впрочем, если я и должен сидеть в запасе, то такое может случиться и с ребятами вроде Карима Ага-хана, а ведь он, как выразился профессор Финли, вообще является «прапрапрапраправнуком самого Бога».

Но он не единственный небожитель, которому я обязан тем, что практически превратился в пассивного зрителя. Наш центральный форвард — настоящий персидский принц, тоже с божественной родословной. Есть у нас и другие игроки, не уступающие им по силе, которые приехали из других экзотических мест, таких как Южная Америка и Филиппины, а также просто из обычных средних школ. Благодаря всем этим ребятам я и застрял на скамейке запасных.

Зато мы непобедимы. Хотя бы это приятно сознавать. И если мне однажды удастся сыграть на поле еще минут семь, я буду считать, что по праву заслужил свой номер в команде первокурсников.

Цветок моего самолюбия уже и так изрядно увял, не выдержав соседства с жарким талантом этих ребят на футбольном поле, но и этого мало: скрипя зубами, я сообщаю, что лучший игрок команды, Брюс Макдональд, вероятно, вообще самый гениальный человек на всем нашем треклятом курсе.

Он окончил школу Эксетера [13]под номером один, был капитаном и лучшим бомбардиром своей команды по футболу, как и команды по лакроссу в весенних играх. Вечерами ему тоже есть чем заняться: он так бесподобно играет на скрипке, что его, первокурсника, выбрали возглавить сводный оркестр Гарварда-Рэдклиффа!

Слава богу, я прибыл сюда с хорошо развитым чувством собственного несовершенства. И будь я таким же самовлюбленным перцем, как большинство приехавших в Гарвард, после первой же тренировки, увидев, как другие гоняют мячи, я бы утопился в реке Чарльз.

Раввин взошел на подиум и объявил:

— После исполнения гимна мы сердечно приглашаем нашу паству в помещение прихода, где всех ждут вино, фрукты и медовый пирог. А теперь давайте вернемся к сто второй странице и споем вместе «Адон Олам, Владыка Мира».

На хорах, где располагался орган, Дэнни Росси, следуя условному знаку раввина, проникновенно сыграл вступительные аккорды псалма на радость собравшимся верующим.

После благословения раввина все стали по очереди выходить, а Дэнни тем временем доигрывал завершение богослужения. Закончив играть, он тут же схватил пиджак и поспешил вниз.

Скромно войдя в помещение прихода, Дэнни сразу же направился к щедро накрытому столу. Когда он накладывал себе на бумажную тарелку куски пирога, то услышал рядом голос раввина:

— Как хорошо, Дэнни, что ты остался с нами. Надеюсь, не из чувства долга. Я же знаю, как сильно ты занят.

— Да, мне нравится во всем участвовать, рабби, — ответил он. — То есть мне все интересно.

Дэнни был вполне искренен. Хотя и не стал говорить, что больше всего на еврейских празднествах ему нравится обилие еды, что обычно позволяет сэкономить на обеде.

Эта суббота выдалась для него особенно суматошной: сегодня проводился Осенний бал для молодежи из числа прихожан конгрегациональной церкви в Куинси, где он также подрабатывал. И Дэнни уговорил священника нанять для танцев «его собственное» трио (которое он быстро собрал, найдя для такого состава барабанщика и контрабасиста через профсоюзный офис). Утомительно, конечно, но плата в пятьдесят баксов станет хорошим утешением.

Ему показалось бессмысленным возвращаться в Кембридж, чтобы скоротать время между двумя выступлениями — на утреннем богослужении и на вечернем светском мероприятии, тем более что весь Гарвард будет стоять на ушах из-за субботней футбольной лихорадки, и в этом шуме и гаме все равно не удастся позаниматься. Поэтому Дэнни доехал на метро до Копли-сквер и просидел до самого вечера в Бостонской публичной библиотеке.

Напротив него, по другую сторону стола, сидела пухленькая брюнетка — на ее тетрадках красовалась эмблема Бостонского университета. Застенчивый ловелас решил воспользоваться этим, чтобы вовлечь девушку в беседу.

— Вы учитесь в Бостонском университете?

— Да.

— А я — в Гарварде.

— Оно и видно, — нехотя произнесла она.

Дэнни вздохнул, терпя ожидаемую неудачу, и вернулся к чтению труда Хиндемита «Искусство музыкального сочинительства».

Когда он вышел на улицу, на город уже опустилась прохладная мгла. И пока ноги несли его через бостонский вариант венецианской площади Сан-Марко, он решал жизненно важную для себя теологическую дилемму.

Будут ли приверженцы конгрегационализма его кормить?

Лучше уж не изменять жизненным принципам, сказал он себе. На всякий случай. Поэтому он быстро перехватил сэндвич из ржаного хлеба с тунцом и только после этого отправился в путешествие на юг — в Куинси.

Больше всего на этих танцах его порадовало то, что музыканты, которых он нашел, — и барабанщик, и басист — тоже оказались студентами младших курсов. А огорчало то, что ему пришлось весь вечер сидеть за роялем, при этом изо всех сил стараясь не пялиться на вполне созревших девиц в обтягивающих свитерках, учениц старших классов, которые всячески извивались, двигаясь в такт музыке, извлекаемой его голодными пальцами, нажимавшими на клавиши.