— Я всегда хотела увидеть Венецию.

— Почему? — спросил Джейсон.

— Потому что там тоже есть каналы — как в Амстердаме.

— Лучшей причины и не придумать, — ответил он.

Сначала они не спеша проехались по горным дорогам Швейцарии. Затем спустились в Италию, где провели несколько дней на озере Комо. И все это время они постоянно разговаривали.

Вскоре у Джейсона появилось ощущение, будто он давно и близко знаком со всеми ее друзьями и мог бы даже перечислить их по именам. А Фанни открыла для себя, что ее новый друг гораздо более интересный человек, чем просто светловолосый красавчик-теннисист, которого она рассматривала с восхищением, когда впервые заметила его в многолюдном вестибюле гостиницы.

— А какой ты американец? — спросила она его, когда они расположились на берегу озера для пикника.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, если ты не индеец, твои предки должны были откуда-то приехать в Америку. Гилберт — это английская фамилия?

— Нет, придуманная. Когда мои бабушка с дедушкой прибыли на остров Эллис [49], они носили фамилию Грюнвальд.

— Они немцы?

— Нет, русские. Русские евреи на самом деле.

— А, значит, ты еврей, — сказала она с несомненным интересом.

— Да, но лишь отчасти.

— Как можно быть лишь отчасти евреем? Это как если бы кто-то был отчасти беременным, разве не так?

— Видишь ли, Америка — свободная страна. И мой отец решил, что поскольку религия для него ничего не значит, то он может — как это ему представлялось — присоединиться к основному большинству.

— Но ведь это невозможно. Еврей не может быть никем, кроме еврея.

— Почему? Вот ты — протестантка, но разве ты не сможешь стать католичкой, если тебе этого захочется?

Она посмотрела на него с недоверием.

— Джейсон, ты вроде бы умный человек, а приводишь такие наивные доводы. Неужели ты думаешь, будто Гитлер пощадил бы тебя и твоих родных из-за того, что вы отказались от своей веры?

Он начал сердиться. На что она намекает?

— Почему все вспоминают Гитлера, когда стараются убедить меня в том, что я — еврей? — спросил он.

— Боже мой, Джейсон, — ответила она, — как ты не понимаешь, что Атлантический океан защитил тебя и твое детство? Я ведь росла при фашизме. И видела, как забирали наших соседей. А мои родители даже укрывали одну еврейскую девочку всю войну.

— Неужели?

Она кивнула.

— Еву Гудсмит. Мы с ней росли как сестры. Ее родители владели фабрикой по производству фарфоровых изделий и были — как они сами считали — столпами голландского общества. Но это не произвело никакого впечатления на солдат, которые их увели.

— А что с ними случилось? — тихо спросил Джейсон.

— То же, что и с миллионами евреев по всей Европе. После войны Ева искала родителей, все время искала. Она ходила по всем бюро и агентствам, какие только были на тот момент, но — никаких следов. Нашли только ее дальнего родственника, который оказался в Палестине. Окончив школу, она уехала туда жить. Мы до сих пор поддерживаем связь. По сути, я езжу к ней почти каждое лето, посещаю ее кибуц в Галилее.

После этого разговора и еще нескольких других на ту же тему, которые они вели все то время, пока были вместе, в голове у Джейсона выкристаллизовалось твердое желание изучить историческое наследие своего народа. По иронии судьбы, этим решением он был обязан не кому-то из евреев, а голландской девушке, христианке, которую любил с каждым днем все больше и больше.

Вначале он хотел отвезти ее на машине до самого Амстердама и оттуда уже лететь в Америку. Но они оба так влюбились в Венецию, что тянули с отъездом до последнего, пока Джейсону не пришла пора явиться на службу.

Их прощание в аэропорту расстроило его. Они много раз целовались и обнимались, и Джейсон пылко клялся, что будет писать ей хотя бы раз в неделю.

— Пожалуйста, Джейсон, тебе совсем не обязательно говорить такие слова. Все было очень мило, и я всегда буду вспоминать о тебе с любовью. Но было бы глупо думать, что целых два года мы будем сидеть и ждать друг друга, как привязанные.

— Говори за себя, Фанни, — возразил он. — Если бы ты испытывала ко мне те же сильные чувства, какие я испытываю к тебе…

— Джейсон, лучше тебя я не встречала мужчин. И никто мне еще не был так близок. Давай просто посмотрим, что будет, — мы ведь не хотим обманывать себя.

— Ты читала «Одиссею», Фанни?

— Да, конечно. Супруги двадцать лет прожили в разлуке.

— Ну и что значат каких-то двадцать четыре месяца по сравнению с этим?

— «Одиссея» — это всего лишь сказка, любовь моя.

— Ну ладно, моя циничная голландская девочка, — ответил Джейсон, изображая из себя Джона Уэйна [50], дабы произвести на нее впечатление, — просто пообещай мне, что будешь отвечать на все мои письма, и мы увидим, что произойдет.

— Обещаю.

Они обнялись в последний раз. И он пошел к месту регистрации рейса. Оглянувшись уже в дверях самолета, он посмотрел в сторону пропускного пункта аэропорта и увидел ее, стоящую там.

Даже с этого расстояния было видно, как по ее лицу катятся слезы.

Проснувшись в незнакомом, хотя и роскошном номере отеля, Дэнни Росси немного растерялся. Вообще-то благодаря плотному концертному графику он привык менять гостиничные номера с той же регулярностью, как и пижамы. Но при этом он всегда точно знал, где находится. В какой стране. В каком городе. С каким оркестром. В какой гостинице.

Постепенно приходя в себя, он наткнулся взглядом на статуэтки, отливавшие золотом: они стояли на комоде с зеркалом по другую сторону кровати, и их было ровно пять штук. Только тогда к нему стала возвращаться память.

Вчера состоялась ежегодная церемония вручения премий «Грэмми», которыми отмечают лучшие достижения в области звукозаписывающей индустрии. Все проходило в виде праздничного представления в великолепном зале отеля «Сенчури плаза» в Лос-Анджелесе. Прилетев сюда на самолете, он только и успел, что снять номер в «Беверли-Уилшире», переодеться в смокинг, после чего поспешил вниз к лимузину, где его уже поджидали два прилипалы-пиарщика, готовые сопровождать новоявленную звезду на церемонию. Что ни говори, но при распределении всех этих премий способности человека флиртовать с журналистами учитываются в не меньшей степени, чем умение играть на инструменте. А Дэнни с блеском освоил и то и другое.

И если кто-то еще мог не согласиться с тем, что запись всех фортепьянных концертов Бетховена в его интерпретации названа лучшей пластинкой за предыдущие двенадцать месяцев, то в рекламной кампании ему действительно не было равных — в этом сходились все.

Но больше всего вчера наделало шуму то, что он получил вторую статуэтку «Грэмми» — за лучший джазовый сольный альбом. Вот чем обернулась милая музыкальная шутка, родившаяся в тот памятный вечер после дебютного выступления с Нью-Йоркским филармоническим оркестром, когда он играл для своих гостей импровизации на темы известных мелодий.

Джентльмен, предложивший ему идею с записью этой музыки, действительно связался с ним на другой день. Оказалось, это был Эдвард Кайзер, президент фирмы «Коламбия рекордс», абсолютно уверенный в существовании обширной аудитории любителей подобного смешения стилей, которые будут поглощать музыкальные безделушки Дэнни как сахарную вату.

Вначале пластинки «Росси на Бродвее» расходились медленно, но стабильно — благодаря постепенно растущей известности Дэнни. Однако после появления в шоу Эда Салли-вана молодой пианист превзошел по популярности астронавта Джона Гленна. Продажи поднялись с трех тысяч до семидесяти пяти тысяч экземпляров за неделю.

К тому же выход телевизионной программы Салливана очень удачно совпал по времени. Дело в том, что передача появилась в эфире именно в тот день, когда избирательные бюллетени «Грэмми» еще только рассылались по почте тем, кто должен был голосовать. До сих пор люди сведущие сказали бы, что безоговорочным победителем станет Каунт Бейси. Но после того как Эд своим монотонным голосом представил зрителям Дэнни, превознося его до небес («новая величайшая звезда Америки, гениальный музыкант»), дело приняло совершенно другой оборот.