В своем стремлении вернуть себе детей я даже думал, не жениться ли мне опять. Но так и не встретил ту, ради которой можно было бы со спокойной душой отважиться на это дело во второй раз.

Тед сказал мне по телефону, мол, хотя ему и больно, но все к лучшему. Он даже не догадывается, как сильно он ошибается.

И дело не в том, что он потерял жену. И не в том, что потерял сына — а это так и будет, я вас уверяю.

Он потерял то единственное, что придает смысл всем другим вещам, которые мы делаем в жизни.

Это было в конце января 1973 года. Джордж Келлер стоял на ступенях, ведущих к зданию Правового центра в Джорджтауне.

Часы пробили двенадцать, и из дверей здания толпой повалили студенты. Среди них была и Кэтрин Фицджеральд, к которой он робко приблизился.

— Кэти…

— Прощай, Джордж, — ответила она и отвернулась от него.

— Подожди, пожалуйста. Давай поговорим, хотя бы несколько минут.

— Я не настроена вступать в переговоры с противной стороной — даже на шестьдесят секунд, доктор Келлер.

Она пошла быстрым шагом.

Он припустил за ней, стараясь не отставать.

— Прошу тебя, Кэти, — настаивал он. — Если даже Америка и Северный Вьетнам смогли заключить мир, то почему мы с тобой не можем?

Она резко обернулась к нему.

— Джордж, теперь, после подписания договора о прекращении огня, вы с Генри — международные герои. Зачем же возиться с единственным человеком в мире, который по-прежнему считает тебя ничтожеством?

— Именно затем, что ты — единственный человек, которым я дорожу.

— Ты и в самом деле думаешь, будто я поверю в эту чушь?

— Я надеялся, что ты, по крайней мере, выслушаешь меня. Я хочу сказать, ты же практически дипломированный юрист. Даже преступникам дается право сказать слово в свою защиту. Может, все-таки выпьешь со мной кофе?

Она вздохнула.

— Ладно, но только одну чашку.

— Как ты узнал, что я здесь? — спросила она. — Прослушиваешь мой телефон?

Он с ужасом покачал головой.

— Зачем ты так, Кэти. Я спросил у кое-кого из твоих давних друзей по Совету национальной безопасности.

— Если это и в самом деле мои друзья, они должны были сказать, что я не желаю тебя видеть.

Подобно своему дипломатическому наставнику, Джордж был неутомимым переговорщиком. Он решил сменить тактику.

— Послушай меня, Кэти. Знаю, я был бесчувственным. А также нечестным. Но я извлек хороший урок, честное слово. Все эти месяцы одиночества я казнил себя за то, что не доверял тебе.

— Если быть честным до конца, ты даже себе не слишком доверяешь. Вот в чем твоя беда, Джордж.

Впервые он не услышал враждебности в ее голосе.

— А ты не веришь, что человек за три года может измениться?

— Чтобы поверить, надо убедиться, — ответила она.

— Может, ты позволишь мне хотя бы попытаться доказать тебе это? — умолял он.

Она быстро допила кофе и встала.

— Знаешь, мне надо готовиться к очень трудным экзаменам. И если ты действительно настроен серьезно, позвони мне в начале следующего месяца, и тогда я смогу встретиться с тобой, не думая о деликтах и контрактах.

— Что ж, логично, — ответил он. — Могу я хотя бы проводить тебя до библиотеки?

— Думаю, лучше не надо. Вы с Генри все еще являетесь персонами нон грата в университете.

Они снова стали видеться. Сначала раз в неделю — оба сдерживали свои чувства. Но постепенно Кэти пришлось признаться самой себе, что Джордж искренне пытается исправить все, что было не так в их прежних отношениях.

Впервые за время их знакомства он открыто рассказывал о своем детстве. О том, что означало для него покинуть страну, которую он любил. О том, как приехал в чужое незнакомое место, где у него нет ни родных, ни друзей и не с кем перекинуться хотя бы парой слов на родном языке. О том, как он отчаянно стремился ко всему приспособиться. Впрочем, он не стал разглашать всю информацию. Лишь вскользь упомянул, что у него были «натянутые отношения» с отцом, а об Анике он вообще ничего не сказал.

Ей было трудно понять, откуда у него такая подозрительность к людям, прямо на уровне инстинкта, и он рассказал о собственных переживаниях в самый первый день своего пребывания в Америке. Тогда он был совершенно сбит с толку и все время чего-то боялся. До сих пор ему порой мерещится, будто кругом одни шпионы, и это его угнетает.

Короче говоря, он рассказал ей правду — ну, пожалуй, не всю. И эта искренность, хотя и не полная, давала Кэти право позволить себе еще раз полюбить его.

— Кто твой лучший друг, Джордж? — спросила она как-то раз, когда они прогуливались воскресным днем.

— Не знаю, — небрежно ответил он. — Мне кажется, у меня его никогда не было.

— Даже в детстве?

— Нет, я всегда был волком-одиночкой. Просто жить в стае — не для меня.

Она помолчала немного, а затем мягко произнесла:

— Знаешь, как-то не укладывается в голове. Мы с тобой уже столько времени любовники, а друзьями до сих пор так и не стали. Во всяком случае, ты меня другом не считаешь.

— Конечно считаю, — запротестовал он.

— Паршивый из тебя свидетель, доктор Келлер. Ты только что изменил свои показания при перекрестном допросе. На первый вопрос ты ответил, что у тебя нет лучшего друга.

— А кто же я для тебя? — добродушно спросил он. — Подопытная морская свинка, на которой ты оттачиваешь приемы, предназначенные для зала суда?

— Нет, Джордж, ты — мой друг. И я хочу быть другом для тебя.

— Кэти, ты самая удивительная девушка на свете. И мне никогда не понять, почему ты привязалась к такому айсбергу, как я.

— Начать с того, что у тебя совершенно электризующий ум. К тому же ты весьма привлекательный мужчина. Но самое главное, ты пробудил в моей душе нечто такое, что мне очень захотелось сделать тебя счастливым.

Он остановился и обнял ее.

— Кэти, — с нежностью произнес он, — я люблю тебя.

— Нет, — шепнула она. — Пока еще нет. Но полюбишь обязательно.

В июне того же года Кэти окончила юридический факультет, сдала экзамен в адвокатуру штата Мэриленд и, соответственно, в течение шести месяцев имела возможность практиковаться в Вашингтоне, округ Колумбия. Несмотря на то что ей делали очень выгодные и интересные предложения в самых разных областях, начиная от работы в правительственных органах до частного бизнеса (в 1973 году женщины-специалисты были очень востребованы), она предпочла вступить в движение по защите интересов прав потребителей и стать, как говорили в народе, «рейдером Нейдера» [62].

— И что вдруг на тебя нашло: пойти работать в такую нелепую организацию? — спросил ее Джордж, которого, судя по интонации, такое решение и забавляло, и удивляло. — Ты же с легкостью могла устроиться в офисе министра юстиции.

— Знаешь, Джордж, — объясняла она, — хоть я родилась и выросла в Вашингтоне, но по-прежнему остаюсь оптимисткой. И все же теперь мне хватает мозгов понять, что я не могу влиять на процессы в мировом масштабе. Мое донкихотство закончилось в тот самый день, когда я ушла из Совета национальной безопасности. А с людьми Ральфа мы можем делать какие-то осязаемые добрые дела, и иногда я имею возможность видеть лица людей, которым помогаю.

— Это поразительно, — произнес он с любовью и восхищением. — Ты самая большая идеалистка из всех, кого я встречал.

— А ты самый большой прагматик.

— Вот поэтому мы с тобой так подходим друг другу. Как та парочка из стишка про Джека Спрэта [63].

— Да, но только мы с тобой не муж и жена.

— Молчу, молчу, — улыбнулся он.

— А что тут говорить, — уверенно сказала она. — Однажды утром ты проснешься и поймешь, каким ценным приобретением я стала бы для твоей дальнейшей карьеры, и захочешь сделать мне предложение.