Когда последние парочки наконец покинули танцпол и разбрелись кто куда, выбившийся из сил Дэнни посмотрел на часы. Боже мой, подумал он, полдвенадцатого, а ведь мне еще около часа добираться до Гарварда. А к девяти утра надо опять сюда возвращаться.

На мгновение у него возникло искушение подняться наверх и уснуть на какой-нибудь одинокой скамье. Нет, не стоит рисковать местом. Лучше взять себя за шкирку и вернуться в общагу.

Когда он в конце концов вошел в Гарвардский двор, почти во всех окнах свет уже не горел. Однако, подойдя к Холворти-холлу, он с удивлением обнаружил своего соседа, Кингмана By, сидящего на каменных ступенях.

— Привет, Дэнни.

— Кинг, какого черта ты делаешь на улице? Здесь же холодно.

— Берни меня вытурил, — сообщил его приятель несчастным голосом. — Он там фехтует и говорит, мол, ему надо побыть одному, чтобы сконцентрироваться.

— В такой час? Парень совсем сбрендил.

— Знаю, — сказал Кингман жалобно. — Но у него же сабля, что я мог с ним поделать, пропади я пропадом.

Вероятно, в организме, находящемся за гранью полного изнеможения, уже не остается места для страха, поскольку Дэнни, как ни странно, вдруг преисполнился отваги, чтобы справиться с этой чрезвычайной ситуацией.

— Пойдем, Кинг, может, нас двоих хватит, чтобы привести его в чувство.

Когда они вошли в корпус, By тихо сказал ему:

— Ты настоящий друг, Дэнни. Об одном я жалею — был бы у тебя рост метр девяносто.

— А я как жалею, — с тоской произнес Дэнни.

К счастью, безумный мушкетер уже спал. И измученный Дэнни Росси почти мгновенно последовал его примеру.

— Бог ты мой, этот еврейский мальчик так играет в сквош — я глазам своим не поверил.

Дики Ньюол подробно рассказывал своим дружкам-соседям обо всех соперниках, с кем успел помериться силами в том виде спорта, где ему не было равных с самого раннего детства, когда он только научился держать ракетку в руках.

— Неужто он сможет победить тебя и стать первой ракеткой по сквошу? — спросил Уиг.

— Шутишь? — Ньюол застонал. — Да он побьет пол-универа. Его укороченные вообще не берутся. Но больше всего мне действует на нервы, что парень этот действительно очень приятный. То есть не только для еврея, а вообще для человека.

На это высказывание Эндрю среагировал вопросом:

— А почему ты решил, будто евреи — не люди?

— Брось, Элиот, ты же знаешь, о чем я. Обычно эти темноволосые ребята такие мозговито-агрессивные. Но этот тип даже очков не носит.

— Знаешь, — заметил Эндрю, — мой отец всегда искренне восхищается евреями, даже подчеркивает это. Между прочим, если ему понадобится врач, то он обратится только к ним.

— А в обычной жизни он ко многим из них обращается? — съехидничал Ньюол.

— Это совсем другое. Но не думаю, чтобы он специально их избегал. Просто мы вращаемся в других кругах.

— Ты хочешь сказать, это случайное совпадение, что ни в один из клубов, куда вхож твой отец, никого из этих замечательных докторов не приглашают?

— Хорошо, — сдался Эндрю. — Но я ни разу не слышал, чтобы он позволил себе пренебрежительно высказаться о ком бы то ни было. Даже о католиках.

— Но ведь он и не общается с этими ребятами, верно? В том числе с нашим новым сенатором из Массачусетса, который гоняется за макрелью.

— Вообще-то у него были какие-то дела со старшим Джо Кеннеди.

— Но только не за обеденным столом в элитном Фаундерз-клубе, готов поспорить, — вклинился Уиг.

— Эй, послушайте, — возмутился Эндрю, — я и не говорил, будто мой отец святой. Но он, по крайней мере, учил меня, что нельзя пользоваться тем скабрезным языком, который так нравится Ньюолу.

— Но, Энди, ты же годами терпел мои цветистые эпитеты.

— Да, — подхватил Уиг. — С чего это вдруг ты стал таким паинькой?

— Знаете, парни, — ответил Эндрю, — в частной подготовительной школе у нас вообще не было ни евреев, ни негров. И если вы там рассуждали об «этих ничтожествах», кого это трогало? Но в Гарварде полно людей самых разных, поэтому я считаю — нам следует научиться жить вместе со всеми.

Его приятели с недоумением переглянулись.

А затем Ньюол недовольно произнес:

— Кончай тут воспитывать, понял? Значит, если бы я сказал, мол, этот парень коротышка или жиртрест, ты бы и ухом не повел. Когда я говорю о ком-то, что он жид или черномазый, это просто дружеский способ его охарактеризовать, как условное обозначение. И кстати, к твоему сведению, я пригласил этого парня, Джейсона Гилберта, погудеть вместе с нами после футбольного матча в субботу.

После чего посмотрел на Эндрю озорными глазами и добавил:

— Если, конечно, ты не против настоящего общения с одним из жидовских мальчиков.

Ноябрь только начался, но в шесть часов вечера уже темнело, а воздух был по-зимнему холодный. Переодеваясь после тренировки по сквошу, Джейсон с досадой обнаружил, что забыл прихватить с собой галстук. Придется возвращаться за ним в Штраус-холл. В противном случае этот ирландский цербер, который при входе в «Юнион» специально проверяет у студентов наличие галстуков, радостно выставит его за дверь столовой. Вот черт. Черт.

Он поплелся через мерзлый Гарвардский двор с голыми деревьями, поднялся по лестнице в свою секцию А-32 и стал рыться в карманах в поисках ключа.

Когда Джейсон наконец толкнул открывшуюся дверь, то сразу заметил — что-то не так. Везде темно. Он взглянул на дверь в комнату соседа. У того тоже не горел свет. Может, Д. Д. заболел? Джейсон осторожно постучался к нему и спросил:

— Дэвид, ты в порядке?

Ответа не последовало.

И тогда, в нарушение жестких правил проживания в общежитии, Джейсон сам открыл чужую дверь. Сначала он обратил внимание на потолок, с которого свисали оборванные электрические провода. Затем взгляд его скользнул по полу. Там он увидел своего соседа, вернее, его неподвижное тело с ремнем вокруг шеи.

От страха у Джейсона закружилась голова.

«О боже, — подумал он, — этот придурок убил себя».

Джейсон опустился на корточки и перевернул Д. Д. При смене положения тела Дэвид издал очень слабый звук, похожий на стон. «Скорее, Джейсон, — лихорадочно думал он, пытаясь сообразить, что делать, — звони в полицию. Хотя нет. Вдруг не успеют!»

Он осторожно снял кожаный ремень с горла соседа. Затем, как пожарный, взвалил парня на плечо и со всех ног бросился бежать к Гарвардской площади, где поймал такси и велел водителю гнать на полной скорости в больницу.

— Он поправится, — заверил Джейсона дежурный врач. — Не думаю, что электрическая проводка в Гарварде — подходящее средство для самоубийства. Впрочем, бог свидетель, некоторым мальчикам удается исхитриться и действительно покончить с собой. Как вы думаете, почему он это сделал?

— Не знаю, — сказал Джейсон, все еще не отошедший от испуга.

— Этот молодой человек слишком сильно переживал из-за оценок, — произнес Деннис Линден.

Он приехал в лечебницу как раз вовремя, чтобы дать профессиональную оценку отчаянному поступку юного первокурсника.

— И ничто в его поведении не предвещало подобного развития событий? — спросил доктор из санитарной службы.

Джейсон бросил взгляд на Линдена, который продолжал вещать с важным видом:

— Нет. Вообще-то всегда трудно на вид определить надтреснутое яйцо. Я хочу сказать, студенты на первом курсе испытывают огромные нагрузки.

Пока двое медиков продолжали беседовать, Джейсон не сводил глаз со своих башмаков.

Через десять минут Джейсон и проктор вместе вышли из лечебницы. Только теперь до юноши дошло, что он без пальто. И без перчаток. И вообще раздет. Когда он испугался за Дэвида, то не чувствовал холода. А теперь его знобило.

— Подбросить тебя, Джейсон? — спросил Линден.

— Нет, спасибо, — мрачно ответил он.