Но чем мог маленький рыжий очкарик Дэнни заслужить подобные аплодисменты? Он был — так, во всяком случае, постоянно твердила его мать — одаренным пианистом. Почти вундеркиндом. Обычно большинство родителей гордятся такими детьми. Однако доктор Росси ни разу не удосужился прийти на концерт младшего сына и послушать, как он играет.

Понятно, что Дэнни мучился приступами зависти. И обида постепенно перерастала в ненависть. «Ну что ты все молишься на Фрэнка, папа! Я же тоже личность. Вот увидишь, рано или поздно ты все-таки заметишь меня».

А потом, в 1950 году, Фрэнка, ставшего летчиком-истребителем, сбили в небе над Кореей. Теперь вместо зависти, которую Дэнни до сих пор тщательно скрывал от всех, он ощутил боль утраты, которая переросла в чувство вины. Ему казалось, будто и на нем лежит ответственность за то, что случилось. Словно он желал смерти своему брату.

Имя Фрэнка присвоили школьному стадиону, и на торжественной церемонии, посвященной этому событию, отец безудержно рыдал. Смотреть на страдания человека, которого Дэнни ценил превыше всех, было мучительно. И он дал себе слово, что станет для него утешением. Но чем же он мог порадовать отца?

Едва заслышав, как Дэнни упражняется на пианино, Артур Росси раздражался и выходил из себя. Ведь и без того работа дантиста с раннего утра и до позднего вечера проходит под аккомпанемент жужжащей бормашины. Поэтому он распорядился построить в подвале дома студию и выложить ее пробковыми плитами — специально для сына, оставшегося у него в единственном числе.

Дэнни воспринял этот жест вовсе не как проявление заботы и щедрости со стороны родителя: ему казалось, будто отцу просто захотелось избавиться от необходимости не только видеть младшего сына, но и слышать его.

И все же Дэнни был полон решимости продолжить борьбу за любовь отца. Он понимал, что единственный путь наверх — из недр подвала отцовского неодобрения — лежит через спорт.

У мальчика его комплекции была только одна возможность — заняться бегом. Он отправился к тренеру по легкой атлетике и, смущаясь, попросился к нему в группу.

Отныне каждый день он вставал в шесть утра, натягивал кроссовки и шел тренироваться. На первых порах от чрезмерного рвения ноги его болели, наливаясь свинцом. Но Дэнни упорно продолжал бегать. Причем втайне от всех. Он решил, что расскажет обо всем папе только в том случае, если будет о чем рассказывать.

В первый день весны тренер устроил для всей группы забег на четыреста метров, чтобы оценить уровень физической подготовки своих подопечных. Дэнни, к собственному удивлению, первые три четверти дистанции держался вровень с опытными бегунами.

Но внезапно во рту у него пересохло, в груди стало жечь. Он начал отставать. С середины поля донесся голос тренера:

— Держись, Росси! Не отставай!

Из страха рассердить тренера, ставшего для него в эту минуту кем-то вроде отца, Дэнни все же заставил свое изнуренное тело пересечь финишную черту. После чего в изнеможении рухнул на траву. Не успел он отдышаться, как тренер уже склонился над ним с секундомером в руке.

— Неплохо, Дэнни. Признаться, не ожидал от тебя такой прыти: пять минут сорок восемь секунд. Если будешь так же стараться, пробежишь еще быстрее, чем черт не шутит. Иногда на соревнованиях при результате пять минут можно рассчитывать на третье место. Отправляйся на склад — пусть тебе выдадут форму и шиповки.

Предчувствуя близость заветной цели, Дэнни на время даже забросил ежедневные упражнения на пианино, чтобы тренироваться с командой. А это обычно означало по десять или двенадцать убийственных четырехсотметровок. Почти после каждого забега внутренности у него выворачивало наизнанку.

А еще спустя несколько недель тренер при всех сообщил Дэнни, что в качестве награды за проявленное им упорство он ставит его третьим участником в забеге против команды из Вэлли-Хай.

Вечером он рассказал об этом отцу. Пропустив мимо ушей предупреждение сына о том, что вряд ли он станет победителем в этом забеге, скорее наоборот — пробежит хуже всех, доктор Росси сказал, что обязательно придет на стадион.

В тот субботний день Дэнни пережил три самые счастливые минуты в своей детской жизни.

Когда бегуны в нетерпении выстраивались в линию посредине гаревой дорожки, Дэнни увидел родителей: они сидели в первом ряду.

— Давай, сынок, — ласково сказал ему отец. — Покажи всем, что не зря носишь фамилию Росси.

Эти слова так воспламенили душу Дэнни, что он позабыл о наставлениях тренера — не пороть горячку и держать темп. Едва грянул выстрел стартового пистолета, он сразу рванулся вперед и на первом же повороте возглавил гонку.

«Боже мой, — подумал доктор Росси, — малыш просто чемпион».

«Вот черт, — подумал тренер, — малыш просто спятил. Он же сгорит».

Завершая первый круг, Дэнни поднял глаза и увидел то, что прежде считал невозможным: отец улыбался ему, не скрывая гордости за сына.

— Семьдесят одна секунда, — прокричал тренер. — Слишком быстро, Росси. Чересчур быстро.

— Молодчина, сынок! — крикнул доктор Росси.

Следующие четыреста метров Дэнни пролетел, окрыленный отцовской похвалой.

Отметку, означавшую середину дистанции, он пересек все еще первым. Но к этой минуте у него уже сдавали легкие. Во время очередного поворота ему стало не хватать кислорода. Он почувствовал, что конечности, а затем и все тело его коченеют, — говоря языком легкоатлетов, он бежал словно «труп», — и стало ясно, почему они так говорят. Еще чуть-чуть, и он умрет.

Соперники обошли его и оторвались, уйдя далеко вперед. Он слышал, как кричит на другом конце стадиона отец:

— Давай, Дэнни, не жалей кишок!

Когда же он наконец пришел к финишу, ему хлопали. Это были сочувственные аплодисменты, призванные поддержать безнадежно отставшего участника соревнования.

От усталости у него все плыло перед глазами, но он посмотрел на трибуны. Мать ободряюще улыбалась ему. Отца он не увидел. Все было как в дурном сне.

Непонятно почему, но тренер остался доволен своим подопечным.

— Ну, Росси, парней с таким характером я еще не видел. Твое время — пять минут пятнадцать секунд. Ты многого добьешься.

— Но не в легкой атлетике, — ответил Дэнни, хромая прочь. — С бегом покончено.

К своему огорчению, он понял, что зря старался: стало только хуже. Ведь он опозорился не где-нибудь, а на беговой дорожке стадиона, носящего имя Фрэнка Росси.

После пережитого унижения Дэнни вернулся к прежней жизни. Все свое отчаяние он изливал, стуча по клавишам инструмента. Он играл и днем и ночью, не занимаясь больше ничем другим.

С шести лет он учился музыке у одной местной учительницы. И вот теперь эта почтенная седовласая матрона откровенно призналась матери Дэнни, что ей больше нечего дать мальчику. И предложила Гизеле Росси показать сына Густаву Ландау — бывшему солисту оркестра Венской оперы, который на склоне лет возглавил музыкальное отделение в среднем колледже соседнего Сан-Анджело.

Старец был впечатлен игрой мальчика и взял Дэнни к себе в ученики.

— Профессор Ландау говорит, он очень хорош для своего возраста, — сообщила Гизела мужу за обедом. — Он считает, из него получится профессиональный музыкант.

На это доктор Росси ответил односложно:

— О!

Это означало, что он бы предпочел оставить свое мнение при себе.

Профессор Ландау был мягким, но требовательным преподавателем. А Дэнни был идеальным учеником. Его отличал не только талант, но удивительно страстное желание учиться. Если Ландау задавал по часу в день играть этюды Черни, то Дэнни играл по три часа, а то и по четыре.

— Скажите, я достаточно быстро расту как пианист? — обеспокоенно спрашивал он время от времени.

— Ах, Дэниел, вы могли бы чуть меньше работать над собой. Вы так молоды. Вам следовало бы иногда гулять вечерами, развлекаться.

Но Дэнни было некогда, да и вряд ли что-либо на свете могло его «развлечь». Он очень спешил стать хорошим пианистом. И все свое время, когда он не спал и не учился в школе, проводил за роялем.