— Твой отец звонил сюда несколько раз. Я все-таки сказала ему, где ты находишься, и, судя по голосу, он очень огорчился. И взял с меня слово, как только я увижу тебя — заставлю позвонить домой.

Джейсон поднялся, пошел к общему телефону и позвонил за счет отца.

— Послушай меня, сынок, — стал отчитывать его Гилберт-старший. — Я был очень терпелив с тобой, но с этой армейской службой ты зашел уж слишком далеко. Я хочу, чтобы ты немедленно вернулся домой. Это приказ.

— Отец, я выполняю приказы только своего командира. А решать, где чей дом, — это личное дело каждого.

— А как же твоя карьера? Как же все то, чему ты учился в Гарварде?

— Отец, Гарвард научил меня одному — самому определять собственную систему ценностей. Я чувствую, что я здесь нужен. Чувствую себя полезным. Мне тут хорошо. Чего же еще ждать от этой жизни?

— Джейсон, дай слово, что покажешься психиатру.

— Слушай, папа. Я пойду к психиатру, если ты приедешь в Израиль. Тогда мы сядем с тобой и решим, кто из нас двоих ненормальный.

— Хорошо, Джейсон, не хочу больше с тобой спорить. Просто обещай звонить, когда только сможешь.

— Конечно, папа. Я обещаю. Поцелуй от меня маму.

— Мы скучаем по тебе, сынок. Очень скучаем.

— Я тоже, папа, — ласково ответил он.

Джейсон оказался среди тех пятидесяти процентов кандидатов, кто прошел суровые испытания и получил нашивки с крыльями и красные береты.

Сразу же он приступил к занятиям на более сложных курсах подготовки бойцов спецназа, где совершенствовал технику вертолетных атак и изучал топографию местности, каждый ее дюйм. И не по картам. В течение следующих шести месяцев он прошел пешком по всей Святой земле, изучил здесь каждую тропинку. Ему стало нравиться спать под открытым небом.

После курсов он неделю провел в кибуце — все это время подолгу гулял с Евой и писал длинное письмо родителям. Затем он поступил в офицерскую школу недалеко от Петак-Тиквы. Там он узнал, что в Израиле означает «командовать подчиненными» — этот принцип можно выразить тремя словами: «Делай как я». Все боевые задания возглавляют сами офицеры.

Ева и Йосси приехали на церемонию по случаю окончания школы и любовались тем, как Джейсон марширует перед начальником штаба, отдавая честь. Рядом с командующим стоял Цви, офицер, который осуществлял набор. И когда Джейсон проходил мимо, тот что-то зашептал на ухо генералу.

— Полагаю, это прозвище ко мне уже прочно прицепилось, — сказал Джейсон позднее, присоединяясь к друзьям. — Теперь все зовут меня «саба» — «дедуля».

Пока они ехали в кибуц на машине, Йосси спросил у Джейсона, как он намеревается провести те десять свободных дней, которые остались до начала активной службы.

— Хочу вернуться в те места, где мне знаком каждый камень, — не зря же я исходил все вдоль и поперек, — ответил он. — Только на этот раз я бы проехался на машине и… с гидом-проводником.

— Для этого лучше всего подходит Священное Писание, — предложил Йосси.

— Я знаю, — сказал Джейсон.

А потом смущенно добавил:

— Но я надеялся, что моим экскурсоводом станет Ева.

За следующие несколько дней они покрыли расстояние в четыре тысячи лет истории. От копей царя Соломона от самого юга Негева до севера, через голые пустыни в Беер-шебу, родные места Авраама, Исаака и Иакова.

Когда они выехали из Содома, где жители вместо постыдного распутства, описанного в Книге Бытия, теперь активно занимаются удобрением полей, Джейсон сострил:

— Не оглядывайся назад, Ева. Помни, что случилось с женой Лота.

— Я никогда не оглядываюсь назад, — ответила она, едва заметно улыбаясь.

Оттуда путь лежал на север, в оазис Эйн-Геди, самую низкую точку на земле, где они поплавали, вернее, полежали на поверхности соленой воды Мертвого моря.

И наконец их ждал Иерусалим — город, завоеванный царем Давидом за десять столетий до рождения Христа, который по-прежнему является духовной столицей мира.

Сами камни здесь, казалось, источали святость — даже Джейсон это почувствовал. Правда, им не удалось посетить руины священного Храма Соломона, поскольку тот находился в иорданской части разделенного города.

— Мы обязательно посмотрим его потом, — сказала Ева, — когда наступит мир.

— Неужели мы проживем так долго? — спросил Джейсон.

— Я лично намерена жить долго, — ответила Ева и добавила: — А если я не доживу, то уж мои дети точно доживут.

В течение всего путешествия Джейсон и Ева ночевали рядом, почти бок о бок. Сначала под открытым небом в пустыне Негев, теперь в дешевой гостинице. Однако касались они друг друга лишь в тех случаях, когда нужно было помочь вскарабкаться на какой-нибудь камень или памятник.

За эти дни и ночи, проведенные в тесном духовном единении, они привязались друг к другу. Но это были дружеские чувства, которые так и оставались платоническими.

В конце первого дня их пребывания в Иерусалиме Джейсон сказал Еве, что хочет сходить в Молодежный христианский клуб на Кинг-Джордж-стрит и поиграть там немного в теннис. Она сообщила, что пойдет прогуляться и увидится с ним вечером за ужином.

Она не придала значения тому, что Джейсон не захвастал с собой теннисной ракетки. Все мысли ее были о том, как ей хочется навестить кое-кого.

Солнце клонилось к закату, удлиняя тени на земле, когда она прошла через главные ворота кладбища в иерусалимском предместье Емек Рефаим и медленно направилась к тому месту, где похоронена подруга ее детства. Не дойдя метров сто до могилы, она резко остановилась.

Там уже стоял Джейсон — неподвижно, с опущенной головой. Даже с такого расстояния ей было видно, что он плачет.

Она повернулась и тихо ушла прочь, понимая, что боль ее утраты не сравнится с горем Джейсона.

12 октября 1965 года

Ну не насмешка ли это судьбы? В то время как Тед и Сара, моя идеальная пара, с рождением сына достигают новых высот супружеского благоденствия, я становлюсь статистом.

К огромной радости и прибылям адвокатского сословия, мы с Фейт разводимся.

И вовсе не потому, что мы стали раздражать друг друга, скорее это происходит из-за полного и глубокого безразличия. Кажется, она никогда по-настоящему и не считала, что быть замужем за мной — это «забавно». Наши адвокаты ссылаются на существующие между нами «непримиримые разногласия», но только из-за того, что стенания Фейт о «жуткой скукотище» в загородном доме не являются достаточным основанием для развода.

Вообще-то мне не совсем понятно, как можно говорить, будто ей здесь скучно. Она тут столько романов закрутила, что едва успевала с одного свидания на другое.

Когда я только начал подозревать жену в изменах, больше всего меня тревожила одна мысль: что подумают мои друзья? И напрасно. Она гуляла напропалую почти с каждым из них.

В каком-то смысле мне жаль, что все это вылезло наружу. Честно говоря, я не ощущал, будто все так уж плохо, ведь мы достаточно приятно проводили выходные. И она выглядела вполне довольной. Но к несчастью, один из моих приятелей как-то за обедом в клубе посчитал своим долгом, как гарвардец гарвардцу, сообщить мне во всех подробностях, почему я стал посмешищем для всего юга штата Коннектикут.

В тот день, возвращаясь домой в поезде, который мчался как никогда быстро, я пытался придумать способ начать разговор с Фейт обо всем услышанном. Но когда она встретила меня на пороге, у меня не хватило духу ее допрашивать.