Весенние каникулы в Гарварде для разных людей проходят по-разному. Студенты последнего курса остаются в университете — добивать свои дипломы, которые нужно представить к началу занятий после каникул. Более состоятельные студенты улетают на Бермуды, чтобы пройти там процедуру под названием «Университетская неделя», о которой впоследствии рассказывают всевозможные небылицы. Здесь можно загорать, ходить под парусом, кататься на водных лыжах, танцевать калипсо и — хотя бы гипотетически — соблазнять девушек, которые слетаются сюда в основном для тех же самых целей.

Весна в Кембридже — одно название. Спортсменам же необходимо прогреть на весеннем теплом солнышке свои мускулы, чтобы подготовить их для грядущих решающих соревнований.

Команда легкоатлетов обычно летит в Пуэрто-Рико. Казалось бы, это такая экзотика. На самом же деле, в отличие от туристов, заполняющих пляжи Бермудских островов, участники кроссов встают в пять утра, пробегают перед завтраком по четыре километра, а потом спят весь день, пока не настанет время для следующего кросса, уже перед ужином. Мало у кого хватает сил или хотя бы желания вечерами еще и бегать за сеньоритами.

Команды по теннису, гольфу и бейсболу объезжают для разминки южные штаты, встречаясь с представителями некоторых местных университетов. Эти спортсмены живут не такой аскетической жизнью, как бегуны, и поэтому имеют некоторый запас сил для ночных развлечений. После ужина они с важным видом разгуливают по территории очередного колледжа, расположенного, как правило, в живописном месте, одетые в свитера с благородной университетской эмблемой, которая притягивает к себе, как магнитом, взгляды всех симпатичных студенточек.

Как-то раз, после трудной победы над Университетом Северной Каролины, Джейсон Гилберт вместе с друзьями по команде собирались пойти погулять и произвести впечатление на женскую часть населения Чапел-хилла. Пока они мылись под душем и наряжались, Дэйн Оливер, их тренер-инструктор, наводил конструктивную критику в адрес ребят, включая самого Джейсона, который хотя и победил в матче, но выглядел на корте немного вялым.

— Я просто вымотался, тренер, — возразил тот. — Переезды, тренировки и сами матчи — все это не очень-то похоже на пикник.

— Да брось ты, Гилберт, — шутливо выговаривал ему Дэйн, — у тебя больше сил уходит на встречи после матчей. Позволь тебе напомнить, у нас и не предполагалось никаких праздников, так ведь?

— Эй, тренер, ты разве забыл, я сегодня выиграл, или ты не в курсе?

— Да, но ты же просто спал на корте. Поэтому давай перестраивайся, иначе я введу специально для тебя комендантский час. Слышишь меня, Гилберт?

— Да, с-сэр. О, прости, моя дорогая мамочка.

Все дружно рассмеялись так, что даже стенки в душе задрожали, и в эту минуту в раздевалку заглянул какой-то седеющий тип ученого вида, в костюме и при галстуке, и попросил тренера выйти на пару слов.

— Кто это пугало? — шепотом спросил Джейсон у Ньюола, который вытирался в это время рядом с соседним шкафчиком.

— Может, это за тобой пришли из ФБР, Гилберт, — подколол он. — Думаю, на этой неделе ты уже раз пять или шесть нарушил закон Манна [33].

Не успел Джейсон ему ответить, как вошел тренер и попросил у команды минуту внимания.

Человек десять игроков, раздетых в разной степени, послушно собрались.

Тренер Оливер обратился ко всем.

— Парни, этот джентльмен — раввин Явец, руководитель Международного центра общества «Гилель». Он говорит, что сегодня вечером отмечается первый день еврейской Пасхи. И все евреи из числа игроков команды приглашаются на службу, которую он будет проводить.

— Это будет недолго и весело, — добавил раввин, произнося слова с южным акцентом. — Всего лишь простой седер, с очень вкусным угощением и песнями, которым, я надеюсь, ваши деды вас научили.

— Есть желающие? — спросил тренер.

— Я пойду с удовольствием, — сказал второкурсник Ларри Векслер, новичок в команде под седьмым номером. — Это утешит моих родителей, которые очень огорчались, что на праздники меня не будет дома.

— Еще кто-нибудь? — спросил Оливер, глядя на Джейсона Гилберта.

Тот вежливо кивнул и ответил:

— Большое спасибо, но мне это не очень… интересно.

— Если передумаете, мы всегда будем вам рады, — сказал раввин.

А потом он повернулся к Ларри Векслеру.

— Примерно в полседьмого я пришлю кого-нибудь из наших прихожан в общежитие, где вы все остановились.

Когда раввин ушел, Ньюол с любопытством спросил:

— Скажи, Векслер, что это за праздник такой?

— Хороший праздник, — ответил второкурсник. — Посвящен исходу евреев из Египта. Ну, знаешь, когда Моисей сказал: «Let my people go» [34].

— Как на слете у цветных бойскаутов, — заметил Ньюол.

— Послушай, — резко осадил его Векслер, — помнишь, что сказал однажды Дизраэли одному английскому националисту? «Когда мои предки читали священную книгу, твои все еще прыгали по деревьям».

Час спустя, когда Ларри Векслер старательно поправлял узел галстука своего университетского клуба, он увидел в зеркале еще одно отражение.

Это был Джейсон, строго одетый, в бледно-голубом блейзере, что было так на него не похоже.

— Эй, Векслер, — произнес он нерешительно, — если я туда пойду, то не буду выглядеть как последний осел? В смысле, я же не знаю, что делать.

— Не переживай, Гилберт. Все, что от тебя потребуется, это сидеть, слушать, а потом — кушать. А страницы я сам буду для тебя переворачивать.

Их собралось около пятидесяти человек — все расселись за длинными столами в отдельном помещении столовой студенческого центра.

Раввин Явец сделал несколько коротких вступительных пояснений.

— Поистине, праздник Песах является главным в еврейском календаре. Поскольку в этот день осуществилась главная заповедь нашей веры, как сказано в книге Исход, главе тринадцатой — в напоминание нашим детям каждого поколения о том, что Господь освободил нас из рабства в Египте.

Джейсон молча слушал, как священники по очереди читают отрывки из священной книги и поют прославляющие псалмы. Улучив момент, он шепнул Ларри:

— Как получается, что вы все поете одинаково?

— Эти мелодии входили в первую десятку в пятитысячном году до нашей эры. Верблюд твоих предков, должно быть, тогда отстал где-то по дороге.

Когда приступили к трапезе, Джейсон с облегчением вздохнул. Теперь разговор шел между обычными студентами, которые живут в двадцатом веке, и он уже не чувствовал себя белой вороной.

За едой Ларри шепотом спросил:

— Ну и как, ты хоть что-нибудь извлек из того, что было сегодня, — например, в культурном плане?

— Кажется, да, — ответил Джейсон вежливо, хотя и не очень убедительно.

Правду говоря, он не совсем понимал, какое отношение этот ритуал имеет к нему лично в 1957 году.

И тем не менее, прежде чем закончился этот вечер, он уже все понял.

Когда служба продолжилась, раввин попросил всех присутствующих встать и помолиться о приходе Мессии. И он вспомнил уже совсем недавнюю историю.

— Все мы, конечно, понимаем, что древние египтяне были далеко не последними, кто пытался уничтожить наш народ. Вспомним, как в день Песах тысяча девятьсот сорок третьего года отважные евреи из Варшавского гетто, голодающие и почти безоружные, оказали последнее сопротивление нацистам, окружившим их со всех сторон. Это произошло не с нашими далекими предками, это произошло с нашими очень близкими и родными людьми. Это были наши дяди и тети, бабушки и дедушки, а для кого-то из нас — братья и сестры. Это о них, а также о шести миллионах других мучеников, убитых Гитлером, мы вспоминаем в эту минуту.

Внезапно наступила тишина.

Джейсон увидел, как юноша за передним столом опустил голову и беззвучно заплакал.