— Вы только наберитесь терпения и подождите, госпожа Румковская.

Таким она увидела его в последний раз. Было 13 июля 1943 года.

Вскоре она собрала чемодан, уложив немногие оставшиеся у нее ценности (в том числе паспорт и аттестат зрелости), и приготовилась ждать.

На следующий день, 14 июля, около пяти часов дня два автомобиля с познаньскими номерами подъехали к будке часового перед штаб-квартирой гестапо на Лимановской, где располагалась и штаб-квартира зондеркоманды. Автомобили остановились с работающими моторами у шлагбаума. Сразу после этого вывели Гертлера в сопровождении двух полицейских в штатском. За ними следовали несколько человек из службы безопасности с картонными коробками, папками и ящиками в руках. Некоторые служащие из секретариата господина презеса, ставшие свидетелями инцидента, слышали, как Гертлер, забираясь в автомобиль, спросил одного из полицейских в штатском, достаточно ли материалов или они хотят обыскать его квартиру, и как немец-командир громко и отчетливо ответил, что материалов пока достаточно. После этого обе машины выехали в ворота Балут, жандармы в будке отдали честь; машины покатили вниз по улице Лимановского и на выезд из гетто.

Все следующие дни люди собирались толпами возле площади Балут, поскольку каждый вечер по гетто проходил слух, что Гертлер вот-вот вернется. Каждый вечер в течение двух недель люди стекались на площадь в надежде встретить его. Ждущих становилось все больше; в иные дни человек пятьсот собирались под часами на углу улиц Завиши Чарнего и Лагевницкой. Ходили слухи, что Гертлера привезут в том же зарегистрированном в Познани автомобиле, в каком увезли, и что в тот миг, когда машина «будет въезжать в ворота гетто», он подаст посвященным особый «знак» в заднее окно машины.

Молва о возвращении Гертлера с каждой минутой становилась все упорнее. Слухи эти были гораздо подробнее рассуждений о причинах его ареста.

Несколько раз Регине снилось возвращение Гертлера. Чаще всего в этих снах он был уже мертв. Регина не могла объяснить, откуда она это знает, но у нее было ясное знание — мертвец сидел за блестящим окошком лимузина СС, катившего ночью с выключенными фарами под пешеходными мостами; потом мертвец вылезал и отдавал честь почетному караулу зондеркоманды, явившейся приветствовать своего командира. Гвардия тоже состояла из мертвецов. Все в гетто были мертвы. На рыночной площади все еще висели трупы четырнадцати воров и мятежников, казненных по приказу немцев (у каждого на шее была табличка с надписью «Я еврей и предатель еврейского народа»); мертвый Гертлер сдвигал трупы в сторону, как сдвигают сохнущее на веревке белье, и шел на совещание со своими ближайшими сотрудниками в кабинет на улице Лимановского: окна кабинета на первом этаже, из которых свет падал во двор гестапо, были единственными светящимися в гетто по ночам окнами. (И, видя этот сон о себе и четверти миллиона других мертвецов, она знала: вот почему Гертлер с такой легкостью пересекал границу гетто в любое время суток. Вот почему его семья была такой нарядной и изысканной. Вот почему он, по его словам, наконец отыскал следы ее пропавшего брата.

Гертлер был мертв. Может быть, он был мертв с самого начала.)

Но Регина Румковская все-таки продолжала ждать.

Она сидела в прихожей квартиры на Лагевницкой с чемоданом, в котором было только самое необходимое — как инструктировал Гертлер, — и ждала машины, телеги или что там приедет, чтобы забрать ее. Вокруг нее падали обломки дворца. Бибов приказал освидетельствовать конторских служащих, и теперь к ним целыми днями приходили люди из разных департаментов; все они искали аудиенции у председателя, чтобы умолить его «пощадить» — сына, кузена, свекра или тестя, племянницу… К числу просителей принадлежал и финансовый директор landvirtshaftopteilдоктор Иегуда Гликсман, который пришел просить за сына. Молодых здоровых служащих архива и отдела регистрации сгоняли в трудовые бригады, которые по приказу Бибова должны были отправиться на «полезную» работу на Радогощ или где будет надо. Пинкасу Шварцу, Фальшивомонетчику, приказали срочно разработать эскиз новых трудовых книжек с фотографиями — Бибов требовал, чтобы новые рабочие являлись с фотографиями. Получив новые удостоверения личности, они длинными колоннами отправлялись в сторону Марысина, сопровождаемые еврейскими politsajten,которые с воодушевлением выкрикивали в их адрес ругательства:

— Ir parazitn, vos hobn gelebt fun undz ale teg, itst iz tsait tsu grobn in dem shais!

Rirt zieh ad di polkes, ir chazeirim! [26]

(ГОСПОДИН ГЛИКСМАН: Но мой сын человек умственного труда, он не создан таскать тяжести. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Поверьте, господин Гликсман, — решения властей даже я не в силах изменить; даже я,господин Гликсман!)

Отвлекающий маневр — катание с госпожой Гертлер — длился всего пару часов, и мальчик вскоре вернулся, но ни у кого не было времени заняться им. Дора Фукс срочно улаживала дела двух независимых друг от друга очередей просителей, прошедших весь тяжкий путь от секретариата до «личного» кабинета председателя. В салоне, в закрытой драпировками кровати лежала принцесса Елена. Доктор Гарфинкель дал ей дозу морфина, но лекарство, кажется, не слишком помогло. Она лежала на спине и махала перед собой руками, чтобы отогнать реальных или воображаемых птиц, а госпожа Кожмар в это время стояла на табуретке и совком пыталась вызволить птиц, которым удалось незаметно проникнуть в складки гардин.

Наконец принцесса Елена заснула. Сташек проскользнул между драпировок и увидел ее лежащую на подушке голову; длинный острый нос торчал между опухших щек, как между двух парусов-бал унов. Ему захотелось ткнуть в щеку пальцем, но он не решился. Тогда он вернулся в комнату. Птицы вели себя на удивление тихо — словно до них вдруг дошло, что к ним кто-то приближается.

В углу комнаты стоял безголовый манекен в почти готовом костюме; Сташек вытянул одну из длинных булавок, скреплявших края ткани. Присел перед клеткой с белым попугаем, облезлым какаду. Сташек сказал попугаю два-три слова. Но птица только таращилась на него из-под белого хохолка, а потом повернулась спиной, презрительно покачиваясь. Медлительная высокомерная птица. Сташек ткнул длинной булавкой и с удивлением увидел, как острие вошло прямо под голову. Птица дернулась и забила крыльями. Когда Сташек вытянул иглу, по белым перьям красиво, как нарисованный красной краской, протянулся тонкий ручеек крови. Птица зашаталась; она взмахнула крыльями, словно чтобы взлететь, но правое крыло не поднималось. Глаза испуганно, без укора глядели на него, а клюв открывался и закрывался, словно попугай собрался заговорить.

Сташек бросил тревожный взгляд на драпировки, но за ними было тихо. Принцесса Елена все еще спала. Он открыл дверцу клетки; до него вдруг дошло, что он не знает, что делать с птицей, которая теперь бессмысленно лежала на полу клетки, разевая клюв и заведя назад крылья. Подумав, Сташек сунул руку в клетку и поднял попугая. Когда он взял в руку похожее на веретено все еще теплое тельце, ему почему-то сделалось ужасно противно. Он тут же выпустил попугая и попытался избавиться от мазков вязкой крови на ладони, к которой к тому же прилипли перья и что-то желтое. Надо бы пойти на кухню и вымыть руки в ведре, но он боялся: госпожа Кожмар все еще была в прихожей, они с госпожой Фукс провожали посетителей в кабинет председателя; а что скажет принцесса Елена, когда проснется? Как он объяснит, почему птица сдохла?

Сташек принялся обходить клетки — смотрел, нельзя ли куда-нибудь сунуть мертвого какаду. Такого места не нашлось. Птицы яростно метались в клетках, словно чуя запах крови, который мальчик приносил с собой.