И сцена была настоящая. На сцене — гетто. По сцене даже шла колючая проволока, обозначавшая, где начинается и где заканчивается гетто. Среди декораций ходил актер, он поднимал проволоку, показывал и рассказывал. «Вот проволока. Не подходите близко, иначе про вас плохо подумают, и вы окажетесь на плохом счету. И не пытайтесь прихватить ее с собой, потому что тогда про вас подумают еще хуже!»Публика в Доме культуры взвыла от хохота. Регина Румковская еще никогда не видела, чтобы зрители так смеялись, когда их мирок представляют третьеразрядные артисты ревю. Потом с потолка спустили на веревках фигуры — простые картонные фигуры. Она сразу всех узнала, хотя лица были нарисованы так грубо, что фигуры едва отличались одна от другой. Вот председатель едет куда-то в дрожках; вот шеф полиции Розенблат патрулирует улицы, рука высоко занесла дубинку, а вот идет Виктор Миллер, der gerechter,белый медицинский халат хлопает по деревянному протезу; вот судья Якобсон сидит в зале суда, кивает головой, как китайский болванчик, и помахивает судейским молотком, а воры и злодеи ряд за рядом маршируют мимо барьера.

Но над ними всеми — одно-единственное Лицо. Лицо гладко выбрито, у него прямые темные напомаженные волосы и улыбка открытая и непритворная, как у ребенка. На сцене внизу собрался хор, актеры один за другим выбежали на сцену, взялись за руки и запели:

«Гертлер?..»Разумеется, в песенке пелось не о Гертлере! Регина даже не понимала, как такая крамольная мысль могла прийти ей в голову. Ведь презес гетто — ее муж, и ему адресуют актеры на сцене свое сатирическое поклонение. И все же Регина знала: она далеко не единственная в публике мысленно меняла вялую маску старика — ту самую, что свисала с потолка, — на куда более стильный портрет молодого шефа полиции, видневшийся на картонном заднике.

Хаим Румковский был управляющим, с ним люди чувствовали себя надежно, несмотря на голод и нужду. Но с Давидом Гертлером все было совсем по-другому. Почти волшебно. Как свободно он двигался, как легко разговаривал с людьми! К тому же у него были прекрасные отношения с немцами. По слухам, Бибов буквально ел у него с руки! Одно это заставляло многих жителей гетто думать, что Гертлер принадлежит к совершенно другому миру.

На приеме, устроенном после представления, она увидела, как Гертлер стоит среди восторженных слушателей — его всегда окружали восторженные слушатели — и объясняет, что немцы тоже люди. «Когда евреи научатся обращаться с немцами как с людьми, они многое приобретут», — сказал он, вызвав шквал хохота. Люди сгибались, хлопали себя по ляжкам, задыхались — так они смеялись.

И Регина помнила, как подумала:

«Так может говорить только человек, не знающий страха».

Страх был единственным, что наполняло эти дни. Страх заставлял руководителей цепенеть, заставлял дыхание замирать в горле. Страх заставлял людей каждое утро тщательно приводить в порядок черты лица и тревожно следить за всем, что происходит у них за спиной. Страх заставлял сидящих в зале мужчин и женщин так безумно смеяться над карикатурами, которые представляли артисты ревю, что их смех звучал почти восторженно. В конце концов, они получали возможность выбраться из своих несчастных тел и лиц. Люди говорили друг с другом так нарочито громко, что слышны были только голоса — и ни единого слова из сказанного, если теперь вообще что-нибудь бывало сказано.

Говорили все. Кроме Гертлера.

Гертлер молча стоял вне круга света. Он один знал секретные выходы из гетто, и ее нестерпимое желание пройти по этим ходам вместе с ним было таким сильным, что ощущалось как боль в груди.

Об отношении Хаима к Давиду Гертлеру можно было сказать немного.

Сначала председатель не доверял ему. Потом начал от него зависеть. Под конец он научился бояться и ненавидеть его.

Однако до того как недоверие перешло в ненависть, Гертлер был частым гостем в их доме. Он оказывался у них в любое время суток и вел долгие доверительные беседы с председателем. Но иногда Гертлер появлялся, только чтобы поговорить с ней. Он мог, например, сказать: «Я слышал, госпожа Румковская, что вам в последнее время нездоровится»— и сесть, взяв ее руку в свою, глубоко и серьезно глядя в глаза.

Разумеется, она понимала, что все это не более чем актерство.

Иногда Гертлер заходил к ним, когда председателя не было дома, и тогда находилось что-нибудь, что он желал узнать, но о чем председатель не мог или не хотел говорить.

И все-таки Регина доверяла ему. Однажды она даже проговорилась об ужасном— дала Гертлеру понять: Хаим недоволен ею, тем, что она никак не может забеременеть. Гертлер посмотрел на нее своими большими глазами и спросил, почему она видит выход для себя только в рождении ребенка. «Во времена вроде нынешних ребенок скорее обуза», — сказал он, а потом, словно невзначай, заговорил о своих хороших знакомых из немецкой администрации гетто.

Он часто говорил вот так о немцах из администрации, охотно добавляя какое-нибудь словцо, прояснявшее, в каких отношениях он с тем или иным человеком, — старикЙозеф Хеммерле, мой добрый приятельгауптшарфюрер СС Фукс; отчего она думает, будто все эти высокопоставленные немцы стригут евреев под одну гребенку? — спрашивал он. Они ведь не слепые, сами все видят. Вот не далее как на этой неделе его навестил правая рука Бибова молокосос Швинд — желал услышать об этих инженерах, Давидовиче и Вертхайме, которые так успешно отремонтировали рентгеновскую установку в гетто. В Гамбурге сейчас чудовищнаянехватка толковых инженеров, сообщил Швинд; может, даже получится заказать билет. «В Гамбург?» — спросила Регина. А Гертлер: «Даже у расы господесть далеко не все, что им нужно, поэтому, случается, и национал-социалисту приходится слегка отступать от правил». «В администрации Лицманштадта, — доверительно сообщил он ей в другой раз, — циркулирует неофициальный список;в нем фамилии очень, очень немногихевреев, которых служащие немецкой администрации считают совершенно необходимыми.Но чтобы попасть в этот список, надо показать властям, что ты доступен, что ты в любой момент можешь явиться в их распоряжение». И: «Хаим есть в этом списке?» Регина не удержалась от вопроса; как она и ожидала, Гертлер с сожалеющей улыбкой покачал головой: «Увы, нет»; Хаима нет в этом списке, его, честно говоря, считают простоватым,к тому же слишком связанным с гетто. Но, с другой стороны, предполагается, что многих — вроде нее, например — внесут в этот список, если позволят исходные данные; а Регина (это он ясно сознает), в отличие от других, женщина высокого социального положения и выдающихся душевных качеств.

Лишь много позже она поняла: именно так решил обратиться к ней Дьявол. В гетто стояла вонь фекалий и отбросов — а Дьявол явился хорошо одетым и благоухающим. Она доверилась ему, потому что для нее гетто было не окружавшими ее каменными стенами, не проволокой, гетто было не комендантским часом, голодом или болезнями — гетто было чем-то, что засело в ней, как кость в горле, и медленно душило; она должна вырваться из места, которое отняло у нее весь воздух, иначе ей не жить. И Дьявол наклонился к ней, взял ее за руку и сказал:

— Будьте спокойны и терпеливы, Регина. Если не получится по-другому, я вас выкуплю.