Каждый день мать стаскивает с нее эту простыню, стирает, сушит и снова через голову натягивает на Лиду.

Но теперь Лида чистая. Она тащит за собой свое длинное тело, как будто оно всего лишь тесная, набитая чем попало оболочка, кокон, из которого вот-вот выйдет бабочка.

Лида улыбается влажным ртом. Блестящая, открытая, умиротворенная улыбка.

Я и не умирала, говорит она.

Несколько дней он время от времени слышал выстрелы, не понимая, откуда они. Не плотный ковер гула союзнических самолетов, не душераздирающий свист, с каким падают бомбы, не гранатометы — даже не частое тарахтение автоматных очередей.

Нет, то, что он слышит, — это механическиеружейные выстрелы.

Торопливый случайный скрежет по его внутреннему небу, небу, которое он теперь надевает на голову и плечи каждый раз, когда просыпается.

Эмалево-серое небо над низкой оградой кладбища и искалеченными деревьями. Адам не может поверить, что один и тот же, один и тот же пейзаж будет возвращаться день за днем, его первое побуждение — снова лечь, попытаться заснуть и тем бросить вызов голоду. Звук выстрелов становится наконец привычным, как стук дождя или капели, когда за ночь наметет сырого снега и он начинает таять.

Лишь когда за выстрелами приходят голоса, он просыпается окончательно.

Голоса то близко, то далеко, и снова трудно понять, звучат они наяву или в нем самом.

Безопасности ради он натягивает ремень винтовки на плечо и выходит.

После долгой неподвижности свободные движения даются с трудом. На руки и ноги Адаму словно надели колодки, голову трудно удерживать прямо. Любой, кто увидел бы его сейчас, сказал бы, что он тень прежнего Адама.

Может, это и правда. Он пережил самого себя.

Пережил, несмотря ни на что.

Слепяще-белый зимний свет над полями и лугами, еще покрытыми снегом.

Но кое-где уже протаяли участки темной земли. Мир черно-белый, с полосками снега, бегущими по черным полям отражениями великой небесной белизны.

На белом двигаются люди. Они идут по той же дороге, по какой колонны рабочих раньше ходили на Радогощ. Но эти двигаются свободнее; они словно отказались подчиняться командам. Время от времени кто-нибудь из них останавливается, кричит или машет руками над головой. При этом останавливается вся колонна, и остальные тоже принимаются кричать и махать руками. Расслышать слова невозможно. Голоса сливаются в звуковую стену, такую же резкую и враждебную, как световая стена, небо.

Не ему ли они пытаются подать сигнал? Не он ли предполагаемый адресат этих криков? Неужели они видят его (он сам едва различает их)? Расстояние слишком велико.

Несколько фигур отделяются от толпы и бегут к нему.

Их трое. Первым бежит Юзеф Фельдман. Адам сразу узнает быстрые, раскачивающиеся, стремительные шаги. Фельдман совершенно красный — от волнения и тревоги, словно ему трудно собрать разные части самого себя под одно связывающее их лицо.

Фельдман что-то кричит, и из крика выплывают отдельные слова.

Адам составляет из них:

«Русские… пришли…»

Потом, словно слова Фельдмана послужили скрытым сценическим указанием, на Загайникову выворачивают первые советские машины. Настоящие бронемашины: гусеничные танки КВ, испачканные глиной по самую пушку, красные знамена с серпом и молотом развеваются сзади, над грохочущими, ревущими моторами. На каждом возле орудийной башни сидят по два-три человека. Некоторые поют. Во всяком случае, Адаму кажется, что он слышит песню, которая поднимается и опадает вокруг него.

Фельдман пытается прокричать что-то из глубин пения и танкового грохота, но песня заглушает его слова. Адам не выдерживает и бежит вниз, к Загайниковой, откуда одна за другой выезжают колонны: танки и машины снабжения с радиоаппаратурой.

На полпути к танкам он останавливается и машет.

Фельдман тоже машет — долго, широкими движениями. Его слова звучат как «Иди сюда… сюда…»

Но Адам не обращает на него внимания. Он должен принять этот дивный миг свободы всем телом. Иначе освобождение не состоится.

Теперь он видит: заграждения и колючая проволока на дальнем конце Загайниковой порваны, будка, где стояли немецкие часовые с автоматами на животе, перевернута. По ту сторону границы раскинулся тот же пейзаж, что и здесь. Те же пятна солнечного света, те же грязные лужи тающего снега. Адам больше не может сдержаться. Он бежит к прорванному заграждению, прямо на свободное поле, и начинает плясать, вскинув руки — торжествующе — к безграничным белым небесам.

И тут раздается первый выстрел. Сразу после него — тишина.

Адам не понимает, почему ноги вдруг стали непослушными. В нахлынувшей панике он осознает, что стреляют по нему.

Откуда? И кто?

Он оборачивается, чтобы махнуть рукой, показать, что это ошибка. Они — освободители. И он никогда не был ничьим врагом.

Но над Марысином раздается еще один выстрел, и Адам падает лицом в сладкую, черную, вязкую землю.

Он изо всех сил пытается вытащить лицо из грязи и повернуть его вверх, к свету.

Небо застывает под углом. Неба больше нет.

ГАНС БИБОВ, амтсляйтер, глава гражданской администрации гетто.

ЙОЗЕФ ХЕММЕРЛЕ, начальник финансового управления гетто и отдела закупок.

ВИЛЬГЕЛЬМ РИББЕ, ответственный за надзор над еврейской рабочей силой, за эксплуатацию конфиската, а также за деятельность фабрик гетто.

ЭРИХ ЧАРНУЛЛА, ответственный за металлообработку и поставки вермахту.

ХАЙНРИХ ШВИНД, ответственный за снабжение на Балутер Ринг и станции Радегаст, а также за завоз продуктов питания в гетто.

ОТТО БРАДФИШ, оберштурмбаннфюрер СС, с 21 января 1942 г. — руководитель отделения гестапо в Лицманштадте, отвечал за депортации из гетто в Хелмно в январе 1942 г.; ранее участвовал в айнзацкомандах на Украине. Начиная с 2 июля 1943 г. — обербургомистр Лицманштадта (после Вернера Венцки).

ГЮНТЕР ФУКС, гауптшарфюрер СС и криминалькомиссар, руководитель Отдела II В-4, позднее — IV В-4, отдела по «решению еврейского вопроса».

АЛЬБЕРТ РИХТЕР, штурмшарфюрер СС и криминальсекретарь, отвечал за штаб-квартиру гестапо в гетто (Лимановская, 1), первый заместитель директора отдела по «еврейскому вопросу».

АЛЬФРЕД ШТРОМБЕРГ, криминальоберассистент, сотрудничал с Отделом II В-4 по «еврейскому вопросу» в штабе гестапо в гетто Лицманштадта.

МОРДЕХАЙ ХАИМ РУМКОВСКИЙ, председатель юденрата, староста евреев; 28 августа 1944 г. с последним эшелоном доставлен в Освенцим, убит вместе с остальными членами семьи, вероятно — в день прибытия.

ДОРА ФУКС, личный секретарь Румковского и руководитель аппарата председателя, одна из ближайших доверенных лиц Румковского. В качестве переводчика отвечала за контакты с немецкими властями. Пережила войну и эмигрировала в Израиль.

МЕЧИСЛАВ АБРАМОВИЧ, секретарь и личный помощник Румковского.

ЮЗЕФ РУМКОВСКИЙ, брат Румковского, глава отдела здравоохранения и «высшей контрольной палаты» (FUKR, Fach und Kontrollreferat), которая должна была бороться с коррупцией в гетто. Депортирован последним транспортом в августе 1944 г. и убит в Освенциме вместе с остальными членами семьи.

РЕБЕККА (РЕГИНА) ВОЛК, начальник так называемого «центрального секретариата», позже (вплоть до весны 1944 г.) — Секретариата на Дворской, Секретариата Волкувны.

ДОКТОР ВИКТОР МИЛЛЕР, руководитель отдела здравоохранения (в 1941 г. году сменил на этом посту доктора Леона Шикера).

ЛЕОН РОЗЕНБЛАТ, начальник еврейской полиции гетто (по сент. 1940 г. включительно назывались HIOD, Hilfsordnungdienst), впоследствии утратившей влияние; долго занимал символический пост «помощника старосты евреев».