ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ерунда. Продолжайте!

РУБИН (читает):Майерович, Казимир. Место рождения: Лодзь. Отец/мать — неизвестны.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Что, опять «неизвестны»?

РУБИН: Вы сами приказали, чтобы детей, разлученных с родителями, привозили сюда.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Сколько вам лет, господин Майерович?

КАЗИМИР: Шестнадцатого мне исполняется пятнадцать. Спасибо, господин председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Здесь написано, что вы родились двенадцатого января двадцать шестого года.

РУБИН: Как?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Так что вам не может быть пятнадцать лет.

РУБИН: Должно быть, это ошибка, господин председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Ладно. Следующий.

РУБИН (читает):Шигорская, Мирьям. Отец/мать…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Дайте угадаю. Неизвестны.

РУБИН: Откуда вы знаете?

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Да вы в своем уме?! Понимаете ли вы, скольких жизней мне может стоить ваша чудовищная невнимательность?!

РУБИН: Нет, господин председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Не соблаговолит ли госпожа Шигорская показаться?

Мирьям сделала шаг вперед. Девочка все еще держала в руках альбом с иллюстрированными стихами Торы; она снова протянула его председателю. На этот раз господин презес, явно захваченный врасплох, принял подарок. Потом он внимательно посмотрел на девочку, причем его кривая улыбка становилась все шире.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: И сколько же лет госпоже Шигорской?

РУБИН (встревожено):Мирьям Шигорская не разговаривает, господин Румковский.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Разговаривает, не разговаривает — может, она соизволит отвечать сама?

РУБИН: Мирьям Шигорской одиннадцать лет, господин председатель.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Для одиннадцати лет она выглядит крупной. Или это новый способ избежать трудовой повинности?

РУБИН: К сожалению, она лишена дара речи, господин Румковский.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Не владеет даром речи? Если б она еще и говорила, природа была бы слишком щедрой к юной госпоже Шигорской.

Он хватает Мирьям за руку и грубо тащит ее за собой в кабинет. В дверях он оборачивается и взмахом руки велит Хайе принести тазик и полотенце, нетерпеливо ждет у двери, пока она не вернется с требуемым, потом входит в кабинет и запирает за собой дверь.

Долго-долго все просто стоят — перепуганные, захваченные врасплох — и смотрят на закрытую дверь. Через какое-то время изнутри доносятся слабые звуки. Ножки стула процарапали по полу; что-то тяжелое ударилось о стену и покатилось. Удары и стук повторяются несколько раз. Потом раздается голос председателя, глухой и сердитый. И тоненький дискант — голос Мирьям. Значит, она все же не немая! Голосок звучит так, словно девочка хочет говорить громко и настойчиво, но что-то или кто-то не дает ее словам вырваться наружу.

Опять скрежет ножек стула по полу, опять что-то ударяется о стену и катится.

Потом становится тихо. Пугающе тихо.

Дебора первая стряхивает с себя оцепенение. Она бросается в комнату Розы и начинает колотить по клавишам рояля. Потом ритм обретает форму, и клавиатуру сотрясает старая еврейская песня протеста, которую юные актеры Зеленого дома уже исполняли до этого:

Казимир уверенно отбивает такт на барабане. В другой комнате малыши все быстрее кружатся в танце. Наташа Малиняк вопит, прижав ладони к ушам, а Либа и Сара взбираются на рояль и оттуда пытаются схватить Дебору за руки, словно сидят на краю колодца и ловят бабочек.

Роза вспоминает, что Хайя держит запасные ключи от кабинета на кухне, в одном из выдвижных ящиков. Вернувшись с ключами, она видит: Замстаг растянулся на спине у двери кабинета; он расстегнул штаны и онанирует долгими судорожными движениями правой руки; левая сжимается и разжимается, словно бьющееся сердце. Он ловит взгляд Розы задолго до того, как она понимает, что происходит; Роза видит, как он улыбается на полпути к оргазму — блестящей слюнявой улыбкой, совершенно бесстыжей, все понимающей и полной согласия.

И тут Роза видит то, чего подсознательно ждала. Она поднимает взгляд на настройщика, снова взобравшегося на лестницу. Его лицо черно, как глина, или как будто кто-то просыпал на него сажу, которой, к счастью, не хватило на глаза и губы. Теперь она ясно видит: он значительно старше, чем ей показалось сначала, ему не пятнадцать-шестнадцать; это гном, ребенок, переставший расти и преждевременно состарившийся в теле взрослого мужчины. Но с великолепными руками. В две секунды он своими камертонами замыкает цепь, и трезвон ударной волной катится через все здание…

Дззззззы-ынннь…

И буря тотчас же утихает.

Председатель внезапно возникает в дверях. Лицо у него красное, а костюм, всегда такой аккуратный, измят и расстегнут.

— Кто-то звонил?

Это скорее вопрос, чем утверждение. Председатель явно не знает, что сказать.

В полуоткрытую дверь директорского кабинета Роза видит эмалевый таз, принесенный Хаейей Мейер. Он валяется на полу перевернутый, везде лужи воды. И никаких следов Мирьям, которую председатель увел с собой.

— Господин Рубин, — произносит председатель.

Ему как будто нужно выговорить имя, чтобы справиться с растерянностью. Но когда ему это удается, он внезапно решается и повторяет приказ — теперь с вновь обретенной властностью:

— Господин Рубин, идите за мной!

И берется за дверь, и ждет, когда директор Рубин войдет за ним в кабинет; потом дверь снова закрывается, и ключ в очередной раз поворачивается в замке.

Хайя, кухарка, приходит в себя первой. Двумя широкими шагами она подходит к инструменту и отдирает руки Деборы от клавиш. Одновременно Роза встает на колени возле Вернера, который так и лежит в расстегнутых штанах на полу, и хотя он почти вдвое выше ее, ей удается взвалить его вялое тело себе на спину и втащить наверх, в спальню.

В суматохе никто и не вспоминает про Мирьям. Проходит немало времени, прежде чем Роза и Мальвина, уже уложившие детей, осознают, что Мирьям исчезла.

Они обыскивают весь дом. Даже угольный подвал, где настройщик устроил себе подобие постели под двумя колючими одеялами. В воде, разлитой под столом директора Рубина, Роза видит картинку со старательно нарисованными Агарью и Лотом, вырванную из альбома и разорванную пополам.

Но Мирьям нигде нет.

Около пяти часов утра Юзеф Фельдман, как обычно, поднимается к дому с ведерками угля, свисающими с руля велосипеда. Директор Рубин дает Фельдману карманный фонарик, и Фельдман уходит в безлюдные сумерки — искать.

Когда первые солнечные лучи дотягиваются до стены возле Брацкой, он обнаруживает тело в нетронутом сугробе, между закрытым бакалейным магазином и участком нейтральной зоны, ведущим к проволоке и сторожевой вышке у ворот Радогоща. На Мирьям то же черное пальто до колен, которое было на ней, когда она появилась в Зеленом доме. В нескольких метрах от тела лежит и чемодан с платьями, тряпичными куклами и черными лаковыми туфельками, приводившими в такой восторг других детей.

Как она смогла выбраться из дома незамеченной, так и осталось для всех загадкой. Наверное, девочка вышла с черного хода, через подвал, которым, как тогда же стало ясно, пользовался не только Фельдман, но и настройщик, потом пересекла задний двор, на котором играли все приютские дети Марысина. Но вместо того, чтобы повернуть направо, в город, она свернула налево. Может быть, ее поманили свет и шум железнодорожной станции и она, ничего не подозревая, зашагала прямо в запретную зону, где стоял на вышке немецкий часовой с нацеленным на нее автоматом.