— Что ты хочешь от меня услышать?

Парис мотнул головой.

— Не знаю. Я… Я не желаю чувствовать, Геката, что мы совершаем дурное. Не хочу, чтобы это было мне поперек души, а оно меня мучает, разрывает изнутри. Мне и так-то до нынешней нашей поездочки было не по себе, а теперь, после встречи с папиком, и вовсе скверно. Может, потому, что, когда я его вижу, мне невольно думается: «Вот… Вот оно, истинное зло, в чистой своей форме». А может, это все хреновое самокопание и мы с тобой на самом деле лишь пара серийных убийц-психопатов, у которых нет права на жизнь.

— О-о, Парисик, — криво усмехнувшись, пропела Геката, — это уже к психиатру, с такими экзистенциальными задвигами. — Придвинувшись вплотную, она обняла брата; тот неохотно, словно обмякнув, ответил на объятие и попробовал отодвинуться, но Геката не отпускала. На минуту ему даже показалось, что она сильней. — Послушай сюда, братик, милый, — пошептала она ему на ухо. — Мы и есть боги. Не потому, что так говорит папик или сраные таблоиды. А боги мы потому, что сами так утверждаем. Потому, что я так говорю. И да, определенно, мы злые. Души наши чернее дьявола, в которого я не верю. И никакая фея не явится под занавес и не превратит нас в добрых эльфов. Мы злы, потому что зло — это сила. Злы, потому что зло — это прелесть. — Она сдавила брата так, что у него перехватило дыхание. — Потому что зло сильно, а все остальное слабо. Слабое — значит безобразное, тупое. А зло — значит красивое.

Последнее она произнесла мурлыкающе, нараспев: «Кр-раси-ивое». И, поцеловав Париса в щеку, оттолкнула его так, что тот, шатнувшись, едва успел схватиться за перила — еще немного, и опрокинулся бы головой вниз.

— Ты чего? — часто дыша, с дрожащими коленями, испуганно выдохнул он. — Рехнулась, что ли?

Геката улыбнулась. В бездонных лазоревых глазах играли крохотные золотистые искорки, которых он раньше и не замечал.

— Ты что, вообще?

— Вот именно, что, — ответила она негромко. — Я твоя сестра. И такая же злюка, как ты, мой милый братец. Чудовище. — Она хищно облизнула губы. — Вроде тебя.

Ангар, Балтимор, Мэриленд.

Воскресенье, 29 августа, 4.09.

Остаток времени на Часах вымирания:

79 часов 51 минута.

Мы приземлились на военном аэродроме, откуда груз — бумажный и людской — был переброшен на вертолет «чинук», который враз доставил нас туда, где теперь находился мой дом. Ангар в свое время был базой террористов, ее в одночасье накрыло совместной лавиной полиции и службы антитеррора, в которой я на тот момент состоял. Именно в ходе того штурма я попался на глаза Черчу и спустя пару дней перешел к нему. То было в конце июня, а сейчас еще стоит август, но уже столько всякого произошло, что кажется, я в ОВН никак не меньше года, если не больше.

За последние два месяца в квартире у себя я ночевал от силы раза три или четыре. Даже мой кругломордый полосатый рыжий кот Кобблер проживал теперь в Ангаре. Здесь были комнаты у всех: и у «Эхо», и у «Альфы», хотя пара-тройка наших оперативников все же выбиралась иной раз домой повидаться с семьями.

Едва грузный «чинук» коснулся колесами площадки, я увидел ждущих нас вооруженных охранников, а также еще двоих человек, немного в сторонке: Руди Санчеса и Грейс Кортленд. При виде ее сердце у меня радостно подпрыгнуло, а колени, наоборот, ослабли, но, исходя из служебного этикета, виду я не подавал. Во всей этой кутерьме Грейс была для меня единственной звездочкой-отдушинкой, и подошла она к вертолету как раз тогда, когда я из него вылезал. Приблизилась грациозно, без спешки, легонько так улыбаясь, но я-то знал эти веселые бесики в ее глазах: она была мне рада, так же как и я ей. Эх, вот сейчас взял бы и уволок ее за машины на парковке, а уж там зацеловал бы вусмерть. Хотя знаю по опыту: это еще посмотреть, кто кого и как зацелует. Руди тактично держался поодаль.

— «Моряк вернется с моря, Охотник — из лесов…» — продекламировала она с улыбкой.

— Малость невпопад. Я вообще-то Ковбой.

— Ковбой, ой, ой. А про ковбоев чего-то на ум не идет.

Поскольку мы были на людях, пришлось ограничиться рукопожатием, но все равно, вынимая ладонь у меня из руки, она ласково скользнула пальцами по моему запястью (песня!).

Вместе мы двинулись ко входу; Руди пристроился рядом.

— Ну как война? — спросил он, возобновляя наш давешний разговор.

— Пули все еще свистят, Руд. А у вас тут как?

Он аж хрюкнул.

— Милости просим в страну перевертышей. Ты бы видел, какой контраст после всех этих гонений являет собой Департамент внутренней безопасности, а также ряд высших правительственных чинуш. Я предложил, чтобы Черч сделал какое-нибудь заявление здесь и в режиме видеоконференции. Все стоят по струнке, каждое его слово воспринимается даже не просто как приказ… а он в такой спокойной, можно даже сказать, бесстрастной манере…

— Ага, чуть ли, — пробормотала Грейс.

— …невозмутимо так призвал всех к миру и спокойствию. То есть стоит прямо, будто скала, и неважно, какие там щепки летят: за шефом мы как за каменной стеной. Пока он…

— …жует свои гребаные печенюшки, — вставил я.

— …мы можем дышать спокойно, — завершил Руди.

Я кивнул. Что правда, то правда: Черч и впрямь мастер манипуляции. Руди оставалось лишь тихо восхищаться его масштабностью и ненавязчивыми приемами. Стиль шефа проявлялся во всем, от выбора колера для стен до уюта и обустроенности наших спален. В этом весь Черч. А ведь многие из нас видели его жуть в каких переделках, когда на полу кровища, в воздухе пороховая гарь, всюду вопли, а он в элегантном костюме, очках-хамелеонах и совершенно невозмутимый. Рядом с ним Сталлоне покажется истеричным подростком, с ума сходящим оттого, что завтра выпускной, а у него прыщик на губе.

— Слышь, Джо, — становясь вдруг серьезным, сказал Руди. — Я хотел попрощаться: сейчас уматываю. Шеф сказал, я нужен в Денвере. Мы тут все еще ничего не знаем о «Пиле». У Черча на этот счет оптимизма не много. Говорит, я должен двигать туда на случай, если новости будут… ну, в общем, неважнецкими.

— Ч-черт. Надеюсь, он ошибается, — сказал я, но вышло как-то неуверенно. — Что ж, значит, шеф тебя ценит, раз посылает в ту дыру.

— Да я так, скромный антенщик, — пожал он плечами.

Я смолчал. Англичанка Грейс прыснула, истолковав словцо по-своему.

— То есть это, — заюлил Руди. — В общем, полезный инструмент.

— Да уж ладно, антенщик, — уже в открытую прикалывалась Грейс.

— Вы, часом, оба не из детсада?

Мы пожали друг другу руки, и он заспешил к вертолету, ждущему забрать его на аэродром.

— А Черч-то сам здесь? — спросил я Грейс на входе в Ангар.

— Куда ж я денусь, — откликнулся шеф, на которого я чуть не наскочил. Он стоял у входа с таким видом, будто только что вышел с какого-нибудь официального мероприятия. — Рад видеть тебя живым и здоровым, капитан, — сказал Черч, протягивая мне руку.

— Рад быть живым и здоровым, — ответил я. — Что-нибудь новое слышно о Большом Бобе?

— Стабилен.

— Я вот насчет чего… Там, в Денвере, мы познакомились с Кирком, потерявшим на службе ногу. Понятно, что если Боб и выкарабкается, то работать активно он больше не сможет. Но я слышать не хочу о том, что его выпнут за ненадобностью. Знаю, в «Дельте» такая хрень случается, и…

— Позволь, капитан, оговориться: у нас ОВН, а не «Дельта», — спокойно заметил Черч. — И не в моих правилах бросать своих людей на произвол судьбы.

— Справедливо. А теперь еще вот о чем: я тут во время полета обдумал все происшедшее и у меня появилась тьма вопросов.

— Рад слышать, но вначале о главном. Мне необходимо взглянуть на материал, который ты добыл в Денвере. Доктор Кто сейчас готовит детальную презентацию всего, что у нас есть. Через час собираемся на совещание. Пока советую освежиться, привести себя в порядок и отдохнуть.

Сказал и пошел наружу, к вертолетной площадке.