В снах и грезах мальчика Новые Люди в один прекрасный день дружно набрасывались на охранников и разрывали их в клочья, примерно как обезьянолюди из уэллсовского «Острова доктора Моро». Идеалом грез Восемьдесят Второго было то, как Новые Люди наконец сбрасывают с себя ярмо угнетения и расправляются с двуногими зверями. Вот бы услышать, как Дом Воплей когда-нибудь огласится такими же криками свирепого, справедливого торжества, сотрясшего «Дом Боли» Герберта Уэллса. Так что лучше бы та женская особь все же прихватила с собой чертов камень. Вечер наполнял Восемьдесят Второго таким неугасимым желанием действовать, что слоняться или валяться без дела на протяжении еще одной ночи было для него поистине невыносимо.

Он оставил комнату и по покатой черепичной крыше дополз до самого конца строения, где дождался, когда отвернется в сторону объектив камеры слежения. Восемьдесят Второй уже давно выучил наизусть каждое движение, каждый огонек камер на всей территории. Пока объектив будет смотреть в другую сторону, у него окажется двадцать девять секунд, чтобы пробраться к водостоку на той стороне крыла здания. Это получилось без труда; надо было лишь дождаться, когда пройдет свой цикл другая камера. Двигаясь пошагово, с неизменно размеренным, просчитанным терпением, Восемьдесят Второй проделал путь от окна своей спальни до того пятачка, где он сегодня сидел на крыше. Участок внизу подернули лиловые тени.

С угла крыши Восемьдесят Второй спрыгнул на ближнюю из двух пальм, ухватился в знакомом месте за ствол и легко, привычно съехал вниз. Достигнув земли, он остановился, подождал, покуда проедет мимо наземная камера, и припустил вдоль строящегося курятника к цветочной клумбе на той его стороне. На нее была набросана жирная почва из ям. Восемьдесят Второй нагнулся и напряг ночное зрение, доводя его до нужной интенсивности. Нетерпеливо роя, он в конце концов ощутил рукой твердый комок. Пальцы, стиснув, вынули из взрыхленной почвы камень величиной с куриное яйцо — черный вулканический базальт, гладкий, как стекло.

Сидя на корточках, Восемьдесят Второй повертел его в ладонях, перекочевав взглядом на веранду, где охранники после обеда рубились в домино.

Верзилу австралийца звали Картерет. Восемьдесят Второй живо его представил: вот он дремлет в своем гамаке, отупев от выпитого пива; на экране крутится порнуха, из сонно обвисших губ торчит сигарета. Образ был так ясен, будто Восемьдесят Второй и в самом деле видел перед собой этого самого Картерета.

Другая часть его мозга воспроизводила образ той женщины, судорожно скрючившейся на земле от боли, и ржание охранников, когда Картерет с презрительным высокомерием отходил, будто бы она была… даже не вещью, а вообще ничем. А то и того меньше. Камень был как раз по руке.

Мальчик поднял глаза к небу — этой бескрайней, изъязвленной россыпью бриллиантов вечности над купами деревьев — и с досадливым удивлением подумал, почему же до сих пор не приехал человек по имени Дьякон. Или он не получил имейл? И вообще, приедет ли он? Приедет ли хоть кто-нибудь?

Восемьдесят Второй сомкнул ладонь вокруг камня, чувствуя незапамятно древнюю, увесистую твердость породы. Ну что, рискнуть?

А если не получится… что тогда?

Где-то в Доме Воплей пронзительно вскрикнул женский голос. Может, это та самая особь? Стоит ли она перед глазами этого самого Картерета, беспокоит ли его так же, как изводят Восемьдесят Второго мысли о камне? Мальчик, сузив глаза, посмотрел на лабораторный корпус. Дом Воплей. Наверху, в купах пальм, сиренами зашлись динамики: собачники готовятся на ночь выпускать псов. Пора уходить.

Он пригладил взрыхленную землю там, откуда достал камень, подождал, пока бесшумно проскользнет мимо камера, и из безмолвной неподвижности пришел в стремительное движение. Пробежал через полоску сада, без усилия взобрался по пальме и спрыгнул на крышу. Камень лежал у него в кармане.

Белый дом.

Суббота, 28 августа, 16.10.

Остаток времени на Часах вымирания:

91 час 50 минут.

Вице-президент Соединенных Штатов восседал за своим столом, но ощущение было такое, будто он сидит под безжалостным лучом лампы в полицейской допросной. Перед ним стояли трое. Двое мужчин и одна женщина. И присесть, и от кофе они отказались. Поочередно оглядев их лица, Билл Коллинз понял: друзей у него в этой комнате нет.

Делегацию возглавлял спикер Палаты представителей Алан Гендерсон. По должности он шел как раз следом за вице-президентом, так что явиться сюда входило в его обязанности (если соваться в чужие дела — вообще чья-нибудь обязанность). На нем был дорогой костюм в бледную тонкую полоску и галстук-бабочка, какие уже лет сорок никто не носит. Даже на самых ответственных заседаниях Палаты, когда требовались жесткие решения, спикер цвел слегка ироничной улыбкой, характерной для его фирменного постулата: «Пройдет и это». Теперь же вид у него был мрачный, как у гробовщика.

— Ну что, Билл, скажу тебе, что ты ох каких дров наломал. Вначале наломал, а затем еще и проехался сверху катком. Я только что встречался с президентом. У него, чтоб тебя, чуть повторный приступ не случился, от которого доктора пытались его уберечь посредством операции.

— Я, мягко говоря, удивлена, — прокашлявшись, добавила госсекретарь, — что вы не проконсультировались со мной, прежде чем начать эту операцию.

— У вас все? — холодно спросил Коллинз. — Что ж, Алан, давайте по порядку. Отдавая эти приказы, я, между прочим, считался действующим президентом США, так что давайте оставим вопросы подотчетности и субординации в покое. Я ценю вашу преданность и служение стране, а вот тон общения по отношению к себе предпочел бы иной.

Ага. Позатыкались.

— Второе. Прежде чем принять решение, я проконсультировался с генеральным прокурором Натаном…

Натан Смитрович, генпрокурор, степенно кивнул, даром что вид у него был слегка озадаченный: а ну как вывезет куда-нибудь не туда?

— Да-да, Алан, — подтвердил он. — Вице-президент звонил мне, мы все обговаривали. Я, гм, советовал ему прошерстить и еще кое-кого, но он заметил, что речь идет о сохранении доверия…

— Доверия? — Алан Гендерсон чуть не поперхнулся. — Да вы вообще… ты вообще, черт тебя дери, за кого себя…

— Успокойтесь, Алан, — милостиво сказал Коллинз. — Никто никого ни в чем не обвиняет. По крайней мере, вас или кого-нибудь еще из здесь присутствующих. Но вы должны вникнуть в мое положение. Я получил конфиденциальное уведомление от источника, занимающего достаточно высокий пост, чтобы обладать инсайдерской информацией. И информация эта не только выявила продолжительную кампанию шантажирования нашего президента, но и намеки на то, что аналогичный догляд и контроль осуществляются и в отношении других членов Конгресса, причем весьма существенной его части. Вынести этот вопрос на публичное обсуждение было для меня недопустимым риском. Прознай об этом кто-нибудь из посторонних, и компромат, которым располагает мистер Черч, стал бы достоянием гласности. А это бросило бы тень на нашу администрацию. Как минимум. А могло бы обернуться и вовсе скверно. — Он откинулся на спинку кресла, демонстрируя гостям свое спокойное, открытое лицо. — Или вы хотите сказать, что на моем месте поступили бы как-то иначе? Так скажите, а я послушаю.

Госсекретарь Энн Харткорт, сложив на груди руки, приподняла подбородок. Речь вица не очень ее впечатлила.

— Этот кусок насчет конфиденциальной информации, Билл, я бы еще, может, и проглотила. И даже, возможно, по легковерию своему поблагодарила за то, что вы благоразумно не включили нас в список подозреваемых. Но как вы, сидя здесь, объясните мне, что вся эта операция была задумана, спланирована и запущена именно после того, как президент был помещен под наркоз?

— Да нет, конечно, — рассмеялся Коллинз. — Информация поступила ко мне загодя. Несколько дней назад. Уже после того, как было объявлено, что президент ложится на операцию. По мнению информатора, единственная возможность, позволяющая мне переломить ситуацию быстро и решительно, это использовать свое временное исполнение обязанностей президента, пока его самого нет на месте.