— Да что вообще такое деется? — сердясь на непредсказуемость перебросок, спросил я.

— Помнишь, я намекал насчет наихудшего сценария, привязанного к человеку на видео?

— Да.

— Так вот это оно и есть.

Он отключился.

Я отдал трубку Старшему.

Ладно, подумалось мне. Черчу нужно время, чтобы все взвесить. Мне, собственно, тоже. Хотя общие очертания начинали уже более-менее вырисовываться довольно жутковатым и странным образом, словно чудище, постепенно проступающее из тумана. До Балтимора на С-130 несколько часов лёта; времени на раздумья достаточно.

Суть в том, что… Я даже не был уверен, хочется ли мне в своих подозрениях оказаться правым или наоборот. Если я ошибаюсь, то мы еще никого и ничего не ухватили за жабры и блуждаем в темноте точно так же, как и до спуска в жерло «Глубокого железа».

Если же я прав, то… Святый боже, святый крепкий!

Госпиталь Уолтера Рида, Вашингтон, округ Колумбия.

Суббота, 28 августа, 17.23.

Остаток времени на Часах вымирания:

90 часов 37 минут.

Президент Соединенных Штатов — высокий, тонкого сложения человек — и в лучшие-то времена не выглядел здоровяком, а уж сейчас, в больничном халате, после перенесенной операции, окруженный паутиной трубок и мониторных шнуров, должен был, по логике, смотреться и вовсе хрупко. Тем не менее гнев придавал его облику неожиданную, даже несколько угрожающую силу. Темные глаза излучали неподдельный жар.

Уильям Коллинз стоял в изножье кровати (сесть ему не предложили) и вынужден был сносить этот взгляд. Прошла минута с лишним, прежде чем он дал наконец полную мотивировку своих действий. Прикроватный монитор с показаниями сердечной деятельности зачастил тревожными сигналами, однако когда в палату сунул голову доктор, президент гневливым жестом велел ему убраться. Единственный, кому разрешалось находиться в пределах прямой слышимости, был Линден Брайерли, глава службы безопасности.

— Значит, Билл, такова твоя версия? — спросил президент на удивление ровным и рассудительным тоном. — И тебя она устраивает?

— Сэр, — произнес Коллинз, — это чистая правда. Я действовал всецело в интересах американского…

— Брось пороть чушь, Билл. Выкладывай все как есть, или сказке конец.

— Так я же и говорю. Мои действия основывались на полученной информации, которую я счел исчерпывающей и достоверной. И побуждающей к действию. Прежде чем хоть что-либо предпринять, я поставил в известность генерального прокурора, и мы сошлись на том, что это единственно легитимный и безопасный способ…

— Ты всерьез полагаешь, будто Черч держит меня на поводке?

— Основываясь на полученной мной информации, да. Сколькими способами мне ее перед вами озвучить? Хотите — вот сейчас преклоню перед вами колена и изложу все как есть. Пожелаете — выведите меня перед Конгрессом; я и тогда все повторю слово в слово, хоть под присягой, хоть на Библии. Какую угодно участь приму от вас, мистер президент, но ответ мой будет все время один и тот же. Сведения, поступившие от моего источника, подвигли меня к немедленным действиям. И действия эти все еще актуальны.

— А не желаешь мне сказать, что это конкретно за информация?

— Не хотелось бы излагать ее перед Линденом.

— Я могу выйти, — подал голос Брайерли, но глава государства покачал головой.

— Если у меня, Билл, и есть какие-то скелеты в шкафу, то Линден насчет них уже в курсе. К тому же важно, чтобы нашему разговору был свидетель.

Коллинз оглядел их обоих, явно растерянный.

— Мистер президент… вы не думаете, что есть вещи, подразумевающие некую тонкую подоплеку, так сказать, сугубую конфиденциальность…

— Нет таких вещей, — перебил его президент.

Коллинз издал тяжелый вздох.

— Что ж, ладно. Мой источник доложил: у мистера Черча имеется свидетельство тому, что вы использовали государственные активы и персонал для уничтожения связи между компаниями, в которых юрисконсультом состояла ваша супруга, с целью незаконного присвоения фондов во время первого витка финансовых вливаний в терпящие бедствие сектора экономики.

Президент смотрел недвижно и пристально. Брайерли окаменел лицом.

— Если бы все это стало достоянием гласности, — продолжал Коллинз, — то ваш президентский рейтинг упал бы до нуля, резко замедлились темпы выхода экономики из кризиса, а рынок рухнул еще жестче, чем на рубеже две тысячи девятого года, что, вполне вероятно, привело бы к импичменту. А значит, конец и вашему президентству, и всем вашим добрым начинаниям.

— Вот как?

— Так что же я, спрашивается, должен был делать? Я увидел шанс вывести вас из-под удара шантажиста и одновременно уберечь и вас, и всю страну от катастрофы. Если вы желаете меня за это подвергнуть остракизму, воля ваша. Хоть слушание, хоть суд — я на людях даже слова не скажу. И чего я еще, мистер президент, не сделаю, так это не раскаюсь в своих действиях.

Президент не торопясь кивнул.

— Тебе о чем-нибудь говорит такое имя, как Стивен Престон? — Коллинз ощутимо напрягся. — Я вижу, говорит. Это он твой источник?

Коллинз молчал.

— Билл, перед самым твоим прибытием мне позвонил генпрокурор. Последние полтора года Престон был вторым информационным аналитиком «Отечества» с максимальным допуском к государственной тайне. Человек он уважаемый, на своем месте, и если бы кто-то обнаружил махинации подобного рода, так это именно он. Также если уж кому-нибудь и удалось бы вычислить подвох и у «Ясновидца», и у ОВН, так это именно ему. Логично?

Коллинз молчал.

— А потому если бы такой человек, как Стивен Престон, явился к тебе с информацией подобного рода, было бы естественно и необходимо, чтобы ты к ней отнесся со всей серьезностью. Мне это понятно. Линдену тоже. Возможно, понятно это было и генпрокурору, потому что в этой игре он пошел рука об руку с тобой.

Коллинз молчал.

— Между тем сорок минут назад сотрудник охраны обнаружил Стивена Престона в своем кабинете застреленным — точнее, застрелившимся — в голову.

— Что?

— На столе у него была записка. О предстоящем самоубийстве в ней речь, собственно, не шла; скорее это было длинное и запутанное письмо насчет коррумпированности американского жизненного уклада и необходимости его смести, с тем чтобы заменить системой, созданной Богом и преданной Его воле. Вот такая штука. Шесть страниц. Почерк, казалось бы, его, однако ФБР проводит на этот счет графологическую экспертизу. Сейчас его офис оцеплен; я же попросил генерального прокурора работать в контакте с ФБР, чтобы информация экспертов была непредвзятой, а все найденные в результате обыска и полученные от следствия материалы поступили ко мне.

— Бо… боже. — Вид у Коллинза был такой, что Брайерли подставил под вице-президента стул, на который тот буквально рухнул.

— Я… Я… не понимаю. У него же были записи, были доказательства…

— Билл, лиц, которые способны сфабриковать подобные, как ты говоришь, доказательства, можно по пальцам перечесть. Основная задача сейчас — определить, действовал ли Престон в одиночку или же тут часть какого-то более крупного сговора. Я еще посмотрю, придать ли этому огласку, но только тогда, когда будет окончательно ясно, что дело не пахнет дальнейшим укрывательством фактов или чьими-то схемами.

— Я… Господин президент, я даже не знаю, что сказать. Я…

Впервые за весь разговор президент улыбнулся.

— Билл, я недоволен тем, как ты поступил. Пострадали люди, обмануто доверие, между ДВБ и ОВН возникли трения, а ведь им необходимо работать в атмосфере сотрудничества. Буду откровенен: у меня теперь за тобой глаз да глаз. Тебя проверят на вшивость, как никого другого, и если найдут хоть что-нибудь, ты слышишь, хоть что-нибудь, что подтвердит какие-либо подозрения, то я опущу тебя в дыру и дерну за цепочку.

— Я считал… — истово начал Коллинз.

— Я уже понял. Как там в чьей-то пословице: доверяй, но проверяй?