— Как?

Маркус кивнул.

— Хорошо. Кратко, чётко. Наверху понравится.

— Именно. Отправляю.

Грэй нажал кнопку. Отчёт ушёл.

Пьер стоял, слушал. Слушал, как всё, что произошло, упаковали в красивые слова. «Успешная операция». «Нейтрализовано двадцать шесть боевиков». «Потери отсутствуют».

Ни слова о детях. О женщинах. О старике, который молился, когда его застрелили. О подростке с автоматом. О том, что половина убитых не держала оружия.

Всё упаковано. Красиво. Удобно.

Джейк подошёл к Грэю.

— А там ничего не написано про… ну… про тех, кто без оружия был.

Грэй посмотрел на него холодно.

— Я уже объяснял. Все находились на военном объекте. Все причастны к боевикам. Все — комбатанты.

— Но…

— Без «но». Если хочешь написать свой отчёт, где будет сказано, что ты убил ребёнка, — пиши. Посмотрим, чем закончится. Для тебя, для твоей семьи, для твоей карьеры.

Джейк побледнел, отступил.

Трэвис хохотнул.

— Вот это угроза. Красиво.

Грэй посмотрел на него.

— Это не угроза. Это реальность. Вы все подписали контракт. Там пункт о неразглашении. Если кто-то из вас начнёт рассказывать прессе, что здесь было на самом деле, корпорация засудит вас в хлам. Останетесь без денег, без репутации, может, в тюрьме. Ясно?

Тишина.

— Ясно, — ответил Маркус.

— Отлично. Тогда забудьте про то, что видели. Запомните только то, что в отчёте. Успешная операция. Двадцать шесть боевиков. Оружие изъято. Всё.

Он собрал ноутбук, камеру, чемодан. Встал.

— Моя работа здесь закончена. Вертолёт прилетит через десять минут, заберёт меня. Вам удачи.

Пошёл к площадке для вертолёта. Не оглянулся.

Все стояли молча. Смотрели ему вслед.

Пьер затушил сигарету. Посмотрел на комплекс. Трупы, кровь, дым. Всё это теперь в отчёте превратилось в красивые слова.

«Успешная операция».

Очередные цифры в таблице.

Вдалеке загудел вертолёт.

Большая часть отряда готовилась к отходу. Трэвис с группой охранял периметр. Рено с Михаэлем таскали ящики с оружием к машинам — трофеи, доказательства. Маркус координировал погрузку, кричал команды.

Пьер стоял в стороне, у стены одного из зданий. Курил. Смотрел на двор. Трупы уже накрыли брезентом — Грэй велел, чтоб не портили кадр при отходе. Кровь на земле темнела, впитывалась в пыль.

Карим подошёл, остановился рядом. Тоже закурил. Молчали минуту.

— Пойдём, — сказал вдруг Карим. — Покажу тебе кое-что.

Пьер посмотрел на него.

— Что?

— Увидишь.

Они пошли в восточное здание. То самое, которое штурмовали первым. Поднялись на второй этаж. Коридор тёмный, пахнет гарью и кровью. Двери распахнуты, выбиты.

Карим зашёл в одну из комнат. Пьер за ним.

Комната небольшая, метров десять на десять. Матрасы на полу, одеяла. У стены — полка самодельная, из досок. На ней вещи: одежда детская, сложенная стопкой. Платьица, рубашки, штанишки. Рядом игрушки. Кукла пластиковая, грязная. Машинка игрушечная, без колёс. Мячик сдутый.

На стене рисунок. Детский, цветными карандашами. Дом, солнце, дерево, человечки. Подпись внизу корявыми буквами по-арабски.

Карим перевёл:

— «Наша семья». Нарисовала девочка лет семи, наверное.

Пьер смотрел на рисунок. Человечки улыбаются. Солнце яркое. Дерево зелёное.

Карим показал на угол. Там кастрюля опрокинута, на полу рис рассыпан. Ложки. Миски.

— Здесь ели. Перед тем как мы пришли. Может, за час до штурма.

Пьер молчал.

Они вышли, прошли в следующую комнату. Ещё меньше. Один матрас. Рядом сумка старая, порванная. Внутри тетради школьные, учебник арабский, ручки.

— Кто-то учился, — сказал Карим. — Может, тот подросток, которого вы убили.

Пьер вспомнил. Шестнадцать лет, автомат в руках. Стрелял. Они стреляли в ответ. Упал.

Карим нагнулся, поднял тетрадь. Открыл. Показал Пьеру. Страницы исписаны аккуратным почерком. Арабский текст, математика, рисунки на полях.

— Школьник, — сказал Карим тихо. — Обычный пацан, который учился, пока мог.

Закрыл тетрадь, положил обратно.

Спустились на первый этаж. Вышли во двор. С другой стороны двора маленькое здание, одноэтажное. Карим повёл туда.

Внутри три комнаты. В первой — старая женщина. Сидит на полу, качается взад-вперёд, что-то бормочет. Лицо в слезах. Платок чёрный, платье грязное.

Карим подошёл, присел рядом. Заговорил по-арабски, тихо, мягко. Женщина подняла глаза, посмотрела на него. Ответила, голос дрожит, прерывается всхлипами.

Карим слушал, кивал. Потом встал, отошёл. Пьер вышел за ним.

— Что она сказала?

Карим закурил, затянулся.

— Её звали Фатима. Ей шестьдесят восемь лет. Она мать аль-Джабри. Пришла сюда два месяца назад, когда её деревню разбомбили. Больше идти некуда было. Сын взял её сюда. Она говорит: здесь было безопасно. Кормили, был кров над головой. Теперь всё кончено. Сын мёртв. Внуки мёртвы. Дом сожжён. Куда ей теперь идти, она не знает.

Пьер слушал, молчал.

— Она прокляла нас, — добавил Карим. — Сказала: пусть Аллах покарает тех, кто пришёл ночью и убил её семью. Пусть они сгорят в аду.

— Перевёл мягко, — сказал Пьер.

— Она сказала жёстче. Но смысл тот же.

Они пошли дальше. Вторая комната. Там двое детей. Девочка лет десяти, мальчик лет шести. Те самые, которых видели в комнате рядом с трупом аль-Джабри. Сидят на матрасе, прижались друг к другу. Лица заплаканные, глаза широкие, пустые.

Карим зашёл, присел. Заговорил тихо. Дети не отвечали. Смотрели на него, молчали.

Он достал из кармана шоколадку, протянул. Девочка взяла, медленно. Дала брату половину. Жевали молча, не отрываясь глазами от Карима.

Он что-то ещё сказал, погладил девочку по голове. Она не дёрнулась, но и не ответила. Просто сидела.

Карим встал, вышел. Пьер за ним.

— Что ты им сказал?

— Сказал: мы не хотели убивать вашего отца. Но он стрелял в нас. Нам пришлось. Теперь мы уходим. Вы свободны.

— Поверили?

Карим усмехнулся горько.

— Конечно нет. Для них мы чужие, которые пришли ночью, взорвали дом, убили отца, дядей, остальных. Они не понимают, почему. Для них это просто конец мира.

Они вышли во двор. Сели на ящик, в стороне от остальных. Курили.

Пьер смотрел на комплекс. Разрушенные здания, выбитые двери, обгоревшие стены. Трупы под брезентом. Кровь на земле.

— Карим, — сказал он, — объясни мне. Почему они жили здесь? Семьи, дети, рядом с оружием, с боевиками?

Карим затянулся, выдохнул дым.

— Потому что у них нет другого выбора. Это не Европа, не Америка. Здесь война двадцать лет. Деревни разбомблены. Дома разрушены. Работы нет. Еды нет. Люди идут туда, где хоть что-то есть. Аль-Джабри был полевым командиром, да. Но он же был главой семьи. Он кормил своих. Братья, жёны, дети, мать — все жили здесь. Не потому что хотели воевать. Потому что здесь была еда, крыша, защита.

— Но они знали, что здесь склад оружия. Что отсюда идут атаки.

— Знали. И что? Им выбирать не из чего. Либо здесь, либо в лагере для беженцев, где холера, голод и насилие. Либо на улице, где умрёшь за неделю. Они выбрали здесь. Это рациональный выбор.

Пьер подумал.

— Значит, для них аль-Джабри не террорист. Он глава семьи, который кормил и защищал.

— Именно. А ты для них — чужой, которому заплатили, чтобы он пришёл и всё разнёс. Ты пришёл ночью, ворвался в дом, убил отца, братьев, детей. Неважно, что у них было оружие. Для них это был дом. Их дом. Последнее место, где они чувствовали себя в безопасности.

Пьер смотрел на землю. Думал.

— А что теперь с ними? С теми, кто выжил?

Карим пожал плечами.

— Пойдут в лагерь для беженцев. Или в другую деревню, к родственникам, если остались. Или умрут на дороге. Кто знает. Наверху их это не волнует. В отчёте их нет. Они не существуют.

Тишина. Ветер гнал пыль по двору. Где-то скрипнула дверь.

Пьер затушил сигарету.

— Раньше я хотя бы пытался себе объяснить, что мы за что-то правильное. Что защищаем кого-то, останавливаем зло. Хоть врал себе, но пытался. Теперь даже врать не получается.