В центре зала находился… трон. Огромный пустой трон, в тени которого появился… Нет, не появился. Он всегда был там. Просто раньше его невозможно было разглядеть. Как если бы глаза только сейчас начали видеть.

Он был высоким, слишком высоким — почти до потолка этой черноты. Но чем дольше Ребис смотрел, тем ниже казалась фигура. Или выше. Или… не имела высоты вовсе. Облик расплывался, и всё же одно ощущение было чётким: он стоял там, в тени трона.

Словно углубление в мире, место, лишённое света, а в нём находился он. Тень с дыханием.

Плащ его был соткан не из ткани, а из опадающих тёмных лент — с каждым дуновением они шелестели, как высохшие письма, как стёртые приговоры. Лица мелькали в его складках — не настоящие, просто образы, слишком скоротечные, чтобы понять чьи.

Ребис почувствовал, как колени предательски подгибаются. Что-то в груди сжалось, и он не мог понять — страх ли это или узнавание.

Лицо…

Если бы ему предложили описать его, он бы не осмелился. Фигура не пугала уродством — нет. Она заставляло стыдиться. Лицо неизвестного словно принадлежало человеку, который видел тебя в момент лжи. Который знает, каким ты был, когда предал, обманул, отвернулся, выбрал лёгкий путь. Это было лицо прощения, которое не прощает, презрения, которое не отвергает, а прнимает.

Невозможное лицо. Нечеловеческое.

И оно смотрело прямо на парня. Хотя, возможно, никуда не смотрело вообще.

Голос раздался так, словно исходил не от фигуры, а от пространства вокруг.

— Подойди ближе. Присядь.

Ребис окаменел. Он хотел извиниться, хоть и не знал за что. Хотел сказать, что это — что бы это ни было — просто ошибка. Что он не подумал. Что он не знал. Но слова застряли в его глотке.

Фигура молчала, ожидая, пока он сдвинется с места. И, наконец, это произошло.

Ребис шагнул вперёд.

Пальцы существа — длинные, как корни старого дерева, как сломанные стрелы — пошевелились в воздухе. И пространство затрепетало.

Шёпот глины, крови и смерти. Всё, из чего сделан человек.

Ребис хотел бежать, но не смел противиться чужой воле. Он понял, что находится в присутствии чего-то, что существовало до имени. До смысла. До утешений.

Бог? Но какой бог? Наршгал? Он попал к нему после смерти?

Или нет?.. Кого он видит перед собой?

«Того, кому возносят мольбы только тогда, когда уже поздно. Того, кто делает из людей богов — и снова людей», — появилась в его голове чужая мысль.

— Я не требую поклонения, — голос незнакомца изменился, приобретая человеческие нотки. — Подойди ближе и сядь.

Ребис опустился на пол, поджав ноги. Он дрожал всем телом, несмотря на горячий камень пола.

— Холодно… — произнёс он против воли, не желая жаловаться рядом с сущностью, способной стереть его одной своей волей.

Фигура, будто осознанно, стала постепенно демонстрировать всё больше человеческих черт. Словно читала мысли своего собеседника, подстраиваясь под него.

— Дай ему что-нибудь, — приказал бог кому-то в темноте. — Не пристало гостю мёрзнуть.

Из тьмы шагнул мужчина. Непримечательный, хоть и высокий. Уже немолодой. Он передал Ребису пушистый плед, выглядящий чужеродно в этом месте. Тот негромко поблагодарил и закутался, пытаясь собраться с мыслями и силами.

— Наршгал… — произнесло существо-тень. — Да… пожалуй, мне подходит это. Называй меня так.

Ребис моргнул. Он осознал, что неведомый бог ТОЧНО не тот самый Наршгал, о котором талдычил Милегер Шоркус, но предпочёл выкинуть этот факт из своих мыслей.

Мужчина, передавший плед, спокойно уселся на пол неподалёку от них. Вид у него был незаинтересованным и откровенно скучающим. При этом глаза сосредоточенно смотрели куда-то в стену, будто он внимательно изучал скрытые там тексты. Изредка его пальцы подёргивались, словно в такт мыслям, как если бы он перебирал невидимые струны.

— У тебя есть вопросы, — проговорил Наршгал, вглядываясь в Ребиса. — Я дам ответы.

Сглотнув, тот кивнул. Плед работал, стало немного теплее.

Бог напротив него ухмыльнулся. Его лицо стало ещё более естественным. Почти человечным. Теперь в него можно было смотреть и не ощущать чувства вины. Общаться практически нормально.

— Мир, — сказал бог. — Вначале давай поговорим о нём.

«Это какая-то подводка? — задумался Ребис. — Очевидно. Ох… был бы здесь Загрейн! Умные разговоры — это больше по его части».

Удивительно, но сам Ребис, хоть и не прошёл через негласную «церемонию прощения», которую ощутили Вета и Зана, тоже частично к ней приобщился. Он уже не ощущал обиды на своего брата. Ни за то, что он умолчал о своих силах, ни за то, что является Прóклятым.

— Мир часто путают с отсутствием войн, — добавил Наршгал. — Это удобно. Но ошибочно. Мир — это медленная, вязкая деградация. Притуплённые чувства, выхолощенная культура. Люди начинают поклоняться не идеалам, а развлечениям. Высшие добродетели — верность, самопожертвование, честь — становятся пустыми клише, которыми прикрывают жадность или глупость. И чем дольше тянется это сонное болото, тем чаще звучат великие слова, и тем меньше они стóят. Наступает сытая, томная обыденность. Дух просыпается, но не в покое, а в тревоге.

Бог затих, тяжело дыша, словно столь много за раз произнесённых слов сбили его дыхание.

— Вижу, ты понимаешь, о чём я. Тогда послушай, что приходит дальше. Ветераны собираются в трактирах и вспоминают не подвиги, а времена, когда всё было просто: враг, оружие, цель. Они чувствуют — что-то уходит. Уважение. Смысл. Их забывают. Не проявляют прежнего почтения. И чтобы вновь стать нужными, людям требуется угроза — реальная или выдуманная. Так появляются слухи. Возвращаются старые обиды. Общество бурлит, оружейники точат сталь, кузницы ревут, как бушующий океан. Новая энергия пронизывает страну. Лишние голоса глохнут. Их легко заглушить. Обвинить. Повесить. Всё двигается само, инерция необратима.

Наршгал развёл руки.

— Вот как рождается война. Такая, как та, в которой Миизар пал от Саркарна. Думаешь, на этом всё закончилось? Нет, мир — лишь плод забвения. Иллюзия, живущая в умах тех, кто не видел цены. Некоторые понимают это, они обучают других, готовят себе смену, — он ухмыльнулся, заметив, как изменилось лицо Ребиса, вспомнившего о старосте Дуффе и их обучении. — И чем дольше я живу, тем больше сомневаюсь: существуют ли в реальности честь, верность, самоотдача? Или всё это лишь игра в альтруизм, где каждый надеется, что его жертву заметят и вознаградят?

Бог повернулся к своему спутнику — человеку, подавшему Ребису плед.

— Ты ведь воевал до того, как оказался здесь. Видел смерть. Что скажешь?

— Нечего, — угрюмо произнёс тот, отрываясь от своих важных дел.

Наршгал хрипло усмехнулся.

— Боишься сказать правду? Давай, я не стану тебя наказывать… на этот раз.

Ребис вздрогнул.

— Нет, — задумчиво отозвался мужчина, он совсем не выглядел напуганным. — Просто… правда не нуждается в объяснениях. Мы с боевыми товарищами сидели в трактирах. Не грустили по войне. Не говорили о подвигах. Мы старались не вспоминать. Потому что с воспоминаниями возвращались лица. Молодые, мёртвые. А такие вещи… требуют тишины. Верность не нуждается в словах. Мужество — это не лозунг. Это боль, которую ты прожил. И чем громче об этом говорят — тем больше врут.

— Верно, — отозвался Наршгал, наклонившись вперёд. — Но в мирное время этими словами торгуют. Украшают ими речи, чтобы прикрыть страх. И ты не чувствуешь, как от этих речей сжимается горло?

— Чувствую, — прорычал мужчина. — Особенно когда их используют, чтобы гнать юнцов на новую бойню.

«Он же не обо мне?» — мелькнула мысль у Ребиса.

Бог промолчал, а затем, отмахнувшись, обратил взгляд на парня.

— Я говорил, что мир — яд. Ты уже проливал кровь?

Ребис дёрнулся, спрятав лицо в плед. Его губы дрогнули, он припомнил момент своей… смерти? Теперь он в этом сомневался.

— Проливал, — неуверенно ответил он, но, побоявшись, что его посчитают лжецом, добавил громче и увереннее: — Проливал! Я убил трёх человек! Своими руками! Мои друзья подтвердят, сам можешь спросить их…