Тяжёлые, неровные шаги стучат по лестнице. Я сажусь, губы обнажают зубы в беззвучном оскале. Тэйн и Виски валятся в прихожую, пахнут сексом и мускусным жаром омеги.

— Проснулся, псих, — бурчит Виски, кивая подбородком наверх. — Теперь очередь за тобой.

По венам вспыхивает тёмное удовольствие, член вжимается в ткань штанов, дёргается. Я вскакиваю, толкаю их плечом и не удостаиваю ни словом.

Поднимаюсь по лестнице двумя ступенями за раз — её запах становится гуще, плотнее, вязко обволакивает все мое тело. К моменту, когда дохожу до порога комнаты, я уже настолько твёрдый, что, кажется, мог бы вбивать гвозди.

Толкаю дверь плечом — и её аромат накатывает, как удар по черепу. Айви свернулась в центре гнезда, рыже-каштановые волосы влажные, растрёпанные на подушках. Из груди вырывается низкое рычание — инстинкт рвётся наружу, яростный, собственнический.

Айви вздрагивает, её прозрачные, кристальные глаза цепляются за мои, пока я подхожу. В этих глубинах вспыхивает тревога, смешанная с чёткой нотой страха. Она отступает к изголовью, сжимая простыню, будто талисман.

— Боишься большого плохого волка, маленький кролик? — хриплю я, растягивая губы в медленной хищной улыбке.

Её пухлые губы поджимаются, во взгляде вспыхивает упрямство. Но она молчит, взгляд уходит в сторону.

Я тихо усмехаюсь, подбираясь к краю кровати.

— Что такое? Язык проглотила? — поддеваю пальцем её подбородок, заставляя поднять лицо. — Или боишься, что я накажу тебя за маленький фокус, который ты провернула?

Её дыхание срывается, пульс трепещет под моими пальцами, как пойманная бабочка. Паника проступает в запахе — кислая нота поверх мёда и свежего мыла.

Медленно, нарочно медленно, склоняюсь, так что губы касаются её уха.

— Открою тебе секрет, малышка, — мурлычу, наслаждаясь дрожью, пробегающей по её телу. — Я с трудом могу уважать того, кто хотя бы раз не пытался меня убить.

Она замирает. Глаза распахиваются от шока.

Я пользуюсь моментом — захватываю её приоткрытые губы поцелуем, горячим, хищным, требовательным. Она выгибается навстречу, хрипло, нервно всхлипывая мне в рот. Я скольжу языком по её, глубоко и очень влажно, холодные горячие искры бегут по нервам.

Она сладкая. До греха сладкая. Как проклятый амброзический ликёр, от которого сносит крышу. Я бы утонул в ней. С радостью бы сделал это.

Мои руки блуждают по её изгибам, пальцы скользят по шёлку кожи, изучая каждый выступ, каждую ложбинку. Она стонет мне в рот, мягкие бёдра качаются, будто просят — больше, сильнее, глубже.

Я рычу ей в губы, ладонь захватывает грудь — идеальный, полный объём. Затвердевший сосок задевает мою кожу, я щёлкаю его пальцами, вырывая из неё резкий звук.

Резкий стук разбивает напряжение, как выстрел.

Во мне вспыхивает ярость. Я отрываюсь от Айви с рычанием, резко оборачиваюсь к двери.

— Пошёл нахуй! — рявкаю.

Айви дёргается, но не рассыпается, как обычная омега под криком. Даже если злость не на неё. Но мне реально придётся подпилить углы, если она собирается стать частью моей жизни.

Да кого я обманываю? Я выпотрошил бы любого, кто попытался бы её забрать. И повесил бы его кишки, как предупреждение для следующего придурка.

Ручка всё равно поворачивается — кто-то явно мечтает получить нож в затылок. В комнату входит Чума, мягко, как кошка. Я скалюсь на него, слова проклятия готовы сорваться с языка.

— Нахрена стучать, если ты всё равно вваливаешься, птичий мозг? — огрызаюсь, мышцы вибрируют от желания вскочить и перегрызть ему глотку.

В обычный день я бы выбрал нож.

Сегодня — зубы.

Чума поднимает руки в успокаивающем жесте, но я знаю — его это не задевает ни на грамм, даже если под этой маской я не вижу выражения его лица. Он любит её, чертов красавчик, больше всех остальных. Или потому что он слишком красивый — вот и прячет морду.

— Остальные решили, что Айви нельзя оставлять с тобой наедине, — произносит он спокойно. — И я согласился.

Ярость сворачивается в моём животе, как ядовитая гадюка. Из груди срывается низкий, звериный рык. Как они смеют сомневаться в моём контроле? В том, что я могу удержать собственные инстинкты? Да, я чудовище.

Но не долбаный зверь.

Я открываю рот, чтобы сказать ему, куда он может засунуть своё беспокойство, но мягкий голос Айви разрезает воздух.

— Всё в порядке, — шепчет она, наклоняя голову и глядя на меня исподлобья сквозь густые ресницы. — Я хочу, чтобы он остался.

Я замолкаю, глядя на неё. Челюсть сжимается до хруста — две противоположные силы внутри меня дерутся за первенство. Вышвырнуть Чуму за дверь и заняться ею так, как я хочу… или позволить ей это небольшое право выбора. Каплю власти в жизни, где у неё её почти нет.

— Ладно, — выплёвываю я наконец, слово вырывается скорее как рычание. Я вновь разворачиваюсь к Чуме. — Но ты сидишь в углу и смотришь. Не трогаешь.

Чума чуть склоняет голову.

— Как скажешь.

Он занимает кресло у окна, перекидывает свои чертовы длинные ноги, как будто ему плевать. Как будто он не чувствует, как под моей кожей шевелится насилие, рвётся наружу.

Я заставляю себя снова смотреть только на Айви. Она поднимает на меня взгляд, нижняя губа укушена — и по моим венам катится горячая волна.

Медленно, намеренно, я наклоняю голову к её шее. К каскаду её тёплого дыхания. Она вздрагивает, откидывает голову, открывая мне доступ. Я облизываю её бешено бьющийся пульс, наслаждаясь тем, как по её телу проходят дрожи.

— Какая же ты хорошая девочка, — мурлычу, зубами едва касаясь нежной кожи. — Такая сладенькая для меня, а?

Она всхлипывает, этот отчаянный, тянущий звук швыряет кровь к моему члену. Моя ладонь скользит под простыню, пальцы идут вверх по шёлку её бедра.

— Посмотрим, такая же ты сладкая внизу, — рычу, уже скользя вниз к её раздвинутым ногам.

Айви резко втягивает воздух, когда я зарываюсь носом в мягкие завитки между её бёдер. Запах — густой, тягучий, мутящий разум. Первый скользящий взмах моего языка по её мокрым складочкам — и её бёдра подбрасывает ко мне.

Она — грех в чистом виде. Вся горячая, сладкая, мокрая. Я рычу ей в киску, вибрация заставляет её изгибаться ещё сильнее, пока я жадно поедаю её, пью её, как умирающий от жажды.

Весь мир схлопывается в эту точку. В неё. Только шелковистая плоть под моими губами. Только её приглушённые стоны. Только давление её дрожащих бёдер на мою голову.

Я хочу остаться здесь навсегда. Утопать в ней. Облизывать, сосать, пожирать — пока она не станет дрожащим, бьющимся комочком удовольствия. Пока моё имя не станет её молитвой.

Я углубляю язык, пью её, как будто могу вылизать её душу. Айви извивается, шепча, задыхаясь, тоненькие звуки падают с её губ, как сладчайшая музыка. Её бёдра дрожат у моих щёк, мышцы напрягаются, она гонится за своей развязкой.

Я рычу глубже, вибрации проходят по её самой чувствительной плоти. Она вскрикивает, выгибается, её бёдра дёргаются, пытаясь закрыться — я держу их крепко. Не дам ей уйти ни на миллиметр, пока я её ем.

Мир исчезает. Чума, миссия, даже мой собственный болезненный стояк.

Есть только Айви. Её вкус. Её запах. Её сладкий жар у меня на языке.

И тогда… моё горло начинает вибрировать странно, непривычно.

Я… мурлычу? Вот это что-то новенькое.

Я рисую языком узоры по её набухшему клитору, чередуя широкие медленные движения и быстрые точечные касания. Вибрации от меня сводят её с ума. Пальцы Айви вплетаются в мои волосы, ногти царапают кожу там, где она когда-то ударила меня камнем. Жжёт приятно. Она тянет меня ближе к своей горячей киски.

Будто я хоть когда-нибудь отодвинулся бы.

— Пожалуйста… — хрипит она, голос полный отчаянной, голой нужды. — О боже… пожалуйста…

Её мольба раскаляет меня изнутри. Я усиливаю давление, втягиваю её клитор губами, а двумя пальцами скольжу в её горячую, сжимающуюся глубину. Она обхватывает их так жадно, что я стону, а затем сгибаю пальцы — попадая точно на ту точку, что выключает ей мозг.