Сон. Всего лишь сон — но и воспоминание. То, что до сих пор преследует меня спустя годы.

Дрожащими руками я подтягиваю колени к груди и обхватываю их. Шрам на левом плече пульсирует — постоянное напоминание о том, кто я. От чего мне не сбежать, как далеко бы я ни бежала. Моя метка омеги — всё ещё на месте, пусть и под слоем рубцов.

Потому что в этом мире я — всего лишь омега.

Дикая. Неисправимая. Дефектная.

Дикий зверь, которого нужно поймать, сломать, покрыть.

Тошнота поднимается к горлу, едкая, как желчь.

Я думаю о матери — её когда-то яркие глаза померкли от пережитого ужаса. Однажды утром я проснулась, а она была уже холодной, неподвижной, с пустой бутылочкой таблеток на полу. Она больше не выдержала: флэшбэки, ночные кошмары, знания о том, что с ней сделали. О ребёнке, рождённом из насилия.

Обо мне.

Горячие слёзы катятся по щекам. Я злым движением стираю их. Слёзы — это слабость.

А слабость убивает.

Или делает хуже.

Я заставляю себя выпрямиться и встать. В маленьком зеркале на комоде отражается исхудавшее, бледное лицо. Я давно себя не видела — и почти не узнаю девушку, на которую смотрю.

На комоде лежит стопка полотенец, в ящиках — одежда. Простая, но не те обноски, которые мне давали в Центре Перевоспитания — если вообще давали одежду.

Тэйн говорил правду: никто не войдёт без моего разрешения. Даже слуга, которого он прислал вчера с едой, сначала постучал. Но я не притронулась к подносу с варёным мясом, рисом и овощами. Хотя это была бы первая настоящая еда за месяцы.

Я не доверяю этим людям. И после столь долгого голода почти ничего уже не чувствую.

Но вот что я чувствую — так это острую необходимость принять грёбаный душ. И хотя выходить из комнаты мне не хочется, сейчас снаружи тихо, и, кажется, я проснулась позже всех.

Я беру полотенце, отмыкаю дверь, выглядываю в коридор.

Пусто.

Я осторожно выскальзываю, тихо чертыхаясь, когда половицы скрипят под ногами.

Ванная — в конце коридора. Я крадусь к ней, вслушиваясь в любое движение.

Тишина.

Я проскальзываю внутрь и запираюсь. Вдоль стены — ряд душевых кабин. Я, задержав дыхание, заглядываю в каждую.

Пусто.

Сердце сжимается чуть меньше. В Центре не было приватности. Беты следили всегда — их взгляды ползали по нашей коже, словно насекомые.

Я вешаю полотенце, стягиваю влажную от пота рубашку. Кожа покрывается мурашками, когда я шагаю под воду.

Горячая, мягкая, обволакивающая. Не ледяные струи из шлангов высокого давления, от которых я едва дышала, пока кожу не разрывало болью.

Я поднимаю лицо к воде, закрываю глаза. Пар окутывает меня, как кокон. Несколько минут блаженного обмана. Будто я там. Где-то в безопасности.

Неохотно я перекрываю воду и тянусь к полотенцу. Я бы осталась дольше — пока кожа не станет сморщенной, — но я не хочу искушать судьбу.

В любой момент могут прийти слуги.

Или альфа.

Я быстро вытираюсь, надеваю оставленное платье. Ткань мягкая, чистая, с лёгким запахом лаванды. Так не похоже на грязные тряпки из Центра, которые стирали раз в неделю, если повезёт.

Пальцами разбираю мокрые волосы — редкая роскошь заботы о себе. Затем осторожно открываю дверь и выглядываю.

Пусто.

Я на цыпочках направляюсь обратно — и, поворачивая угол, врезаюсь во что-то твёрдое.

Чьи-то руки схватывают меня за плечи, удерживая. Я отскакиваю, крик застревает в горле. В голове вспыхивает: жёсткие руки, прижимают, заставляют подчиниться...Но это не страж. Не бета. Передо мной — янтарные линзы кожаной маски Чумы. Его перчатки медленно ослабляют хватку на моих руках.

Я злюсь, глядя на него снизу вверх, сердце всё ещё бешено колотится после столкновения. Затенённые янтарные линзы упираются в меня, нечитаемые, как всегда. Я резко выдёргиваю руки из его хватки и отступаю на шаг.

— Куда это ты так торопишься? — его голос низкий, гладкий, с ноткой насмешки, от которой у меня поднимаются волоски на коже.

Я не отвечаю.

Он наклоняет голову, изучая меня:

— Осваиваешься?

Я оскаливаюсь, показывая зубы:

— Отъебись.

Из-под его маски раздаётся тихий смешок.

— Дикая маленькая штучка, да? Неудивительно, что они так долго держали тебя взаперти.

Ярость вспыхивает во мне ослепляюще-белой вспышкой. Я бросаюсь на него, пальцы согнуты, как когти. Он легко уходит в сторону и перехватывает мои запястья. Я извиваюсь, пинаю его в голень — он даже не шелохнётся.

— Отпусти, — шиплю я, тщетно пытаясь вырваться.

Его прохладные кожаные перчатки поскрипывают, когда хватка крепнет. Не больно — но будто борюсь с железными обручами. Чума может и не такой громила, как остальные Призраки, но по сравнению с ним беты, что когда-то пытались удержать меня, — просто тряпки.

— Успокойся, — говорит он тем же невыносимо спокойным тоном. — Я не собираюсь причинять тебе вред. Мне просто нужно провести быстрый осмотр, убедиться, что ты здорова.

Я застываю. Кровь стынет.

Осмотр.

Слово вызывает воспоминания, которые я из последних сил пыталась вытолкнуть из сознания:

Холодные металлические столы, грубые руки, запах боли и чужого возбуждения.

— Нет, — шепчу я, голос ломается. — Ты меня не тронешь.

Чума снова склоняет голову, будто обдумывает.

— Я медик, Айви. Моя работа — следить за здоровьем стаи. Теперь это включает и тебя. А твои раны заживают неправильно.

Его безликая маска наклоняется вниз, и я чувствую, как его взгляд скользит по моему лицу и телу. Глаз я не вижу, но ощущаю их прекрасно.

Я снова рычу на него, пытаясь вывернуться, делая вид, что поддалась, а потом резко дёргаясь в другую сторону. Ничего. Хватка не ослабевает.

Я хрипло смеюсь — резко, ломко:

— Я не часть вашей стаи, — сорванным голосом огрызаюсь я. — И никогда ею не буду.

— Пока нет, — безмятежно соглашается он. — Но ты под нашей защитой. А это значит — убедиться, что ты не ранена и не больна.

Паника взмывает в горле, как когтистый зверь. Стены будто сдвигаются. Воздуха мало. Думать невозможно. Нужно бежать. Нужен выход.

Хватка альфы смягчается — не настолько, чтобы я могла вырваться, но кости перестают болезненно поскрипывать. Большие пальцы нежно проводят круги по внутренней стороне моих предплечий.

Его прикосновение должно вызывать отвращение. Но вместо этого по позвоночнику пробегает тёплая дрожь, ноги слабеют. Из горла вырывается тихий всхлип — инстинктивная реакция омеги на успокоение альфой. Я тут же его давлю.

И ненавижу своё тело ещё сильнее.

Особенно учитывая, что ни один альфа, которого я встречала, никогда не пытался меня успокоить.

— Тише, — бормочет он. — Тише, Айви. Я знаю, тебе страшно.

Пауза.

— Тэйн сказал, что был инцидент. Как ты получила эти синяки?

Я молчу. Он продолжает, ещё мягче:

— Если они причиняли тебе боль в том месте… ты можешь рассказать. Клянусь своей жизнью — я никогда не причиню тебе вреда. И никто в стае — тоже.

Я хочу поверить. Хочу утонуть в низком баритоне его голоса, позволить ему притупить мой страх. Я омега. Моя природа тянется к прикосновению, к безопасности, к связи. Даже если это ложь.

Но доверие — роскошь, которую я не могу себе позволить. Никогда.

Я вырываю одну руку и провожу когтями по его маске. Глубокие борозды остаются на тёмной коже. Он отшатывается — не от боли, от неожиданности — и я использую шанс. Вырвавшись, бегу что есть сил. Мои босые ступни шлёпают по полу, волосы липнут к лицу.

Сзади слышу, как он зовёт меня, но я не останавливаюсь.

Не могу.

Я слетаю по лестнице, врезаюсь в стены, скольжу на поворотах.

Почему он не использовал рык?

Странная мысль, но явно не настолько важная, чтобы остановиться.

Входная дверь — прямо передо мной.

Спасение.

Я рывком распахиваю её — и врезаюсь в стену из мускулов.

Тэйн.

Я отшатываюсь, моргаю, глядя в его удивлённые тёмные глаза. Он хватает меня за плечи, нахмурившись: