— Двигайтесь, граждане, не задерживаемся! — голос Клавдии звучал хрипло, но громко. — Следующие десять человек в санпропускник!

Молодой врач Григорьев, ординатор, только что переведенный из терапевтического отделения, пытался наладить процесс. Он был бледен, на лбу выступили капельки пота. Он еще не привык к этому вавилонскому столпотворению, к этому непрерывному потоку человеческого горя.

— Товарищ врач, — тихо позвала его пожилая женщина, сидевшая на полу, прислонившись к стене. Рядом с ней лежала девочка лет десяти. — Моя внучка… очень горячая, и сыпь какая-то…

Григорьев наклонился. Девочка бредила, ее тело пылало. На бледной коже живота и груди проступала нежная розеолезная сыпь, Григорьев нахмурился.

— Пищевая токсикоинфекция, наверное, — неуверенно пробормотал он, больше для себя. — С обезвоживанием. Клавдия Ивановна, подготовьте капельницу с физраствором, отведите в седьмую палату.

В этот момент из-за его спины раздался спокойный, но режущий воздух, как скальпель, голос.

— Стойте.

Лев Борисов, проходивший через приемное отделение по пути к лифтам, замер на пороге. Его взгляд, холодный и мгновенно оценивающий, скользнул по девочке, по женщине, по еще нескольким сидящим и стоящим фигурам. Он увидел то, что не разглядел Григорьев: у троих взрослых мужчин — такая же сыпь; у одного — характерная одутловатость лица, гиперемия конъюнктив; другой ловил воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег.

Лев сделал два резких шага вперед, отстранил Григорьева и присел на корточки рядом с девочкой. Он провел рукой по ее лбу, внимательно изучил сыпь. Затем его пальцы что-то нащупали у нее в волосах, за ухом. Он отцепил и, встав, поднес к свету. На его пальцах копошилась вошь.

— Сыпной тиф, — произнес Лев тихо, но так, что слово прозвучало на все отделение, как выстрел. — Немедленно! Всех вновь прибывших в изолятор! Всех, кто с ними контактировал в приемнике на карантин! Отделение закрыть на срочную дезинфекцию!

В приемной на секунду воцарилась гробовая тишина, а затем ее разорвал вопль одной из женщин: «Сыпняк! Вшивая смерть!»

Началась паника. Люди ринулись к выходу, сбивая с ног санитаров. Клавдия, не теряя самообладания, рявкнула на двух дюжих санитаров: «Дверь на запор! Никого не выпускать!» Григорьев стоял, белый как мел, смотря на свои руки, которые только что трогали больную.

Лев уже отдавал приказы, не повышая голоса, но каждое его слово было стальным и безоговорочным.

— Клавдия Ивановна, организуйте разделение: здоровые в левое крыло, контактные в правое, явно больные — в изолятор через черный ход. Григорьев, вы сейчас же пройдете в санпропускник, обработаетесь сами и будете курировать карантинную зону. Я объявляю в «Ковчеге» режим ЧС.

Он повернулся и быстрым шагом направился к выходу, к лифту, ведущему в его кабинет. В голове уже стучал мрачный счетчик: инкубационный период, скорость распространения, смертность без адекватного лечения до сорока процентов. Они столкнулись с врагом куда более опасным, чем любая бактерия или пуля — с эпидемией.

Тем же утром, ровно в девять часов, у главного входа в «Ковчег» собралась нестройная группа молодых людей. Сорок семь пар глаз, полных страха, любопытства и отчаянной решимости, смотрели на монументальное здание института, отражавшееся в водах Волги.

Это были первые студенты только что созданного на базе эвакуированных кафедр Куйбышевского медицинского института. Тридцать девушек в скромных платьях и семнадцать парней, некоторые еще в гражданской одежде, некоторые — в новеньких, но плохо сидящих гимнастерках. Среди них были и вчерашние школьники, и те, кто успел поучиться в Москве или Ленинграде до войны, и даже несколько бывших фельдшеров с фронта, отправленных на повышение квалификации.

Их встретили Лев, Жданов и Катя. Лев стоял, слегка отстранившись, его лицо было маской усталой собранности. Эпидемия тифа держала его в железных тисках, но этот миг был слишком важен, чтобы его пропустить.

Жданов, исполнявший обязанности научного руководителя института, произнес краткую вступительную речь, полную академических оборотов и веры в науку. Затем слово взял Лев.

Он вышел на шаг вперед. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, скользнул по каждому лицу.

— Вам выпала честь, — начал он без всяких предисловий, и его голос, негромкий, но идеально слышимый, заставил всех внутренне подтянуться, — учиться медицине не в стерильных аудиториях мирного времени, а в горниле самой страшной войны в истории человечества. Там, за этими стенами, умирают люди. От ран, от голода, от болезней. Ваша задача — научиться их спасать. Здесь нет места сомнениям, слабости и сантиментам. Ваша будущая ошибка может стоить жизни бойцу, который защищает ваших матерей и сестер. Запомните это с первого дня.

Он развернулся и толкнул тяжелую дверь. Группа, ведомая Катей и Ждановым, потянулась за ним.

Первым делом они попали в приемное отделение. Картина, однако, была не той, что несколько часов назад. Царил строгий порядок. Весь поток был разделен на три четких ручья, отгороженных друг от друга импровизированными барьерами из фанеры. Санитары в дополнительных халатах и повязках направляли людей. В воздухе висел резкий запах хлорамина.

— Приемно-сортировочный блок, — пояснила Катя, идя впереди. — Сейчас он работает в режиме эпидемиологической угрозы. Обратите внимание на разделение потоков: «зеленая» зона — для чистых, «желтая» — для контактных, «красная» — для больных с установленными инфекциями. Это основа выживания института в таких условиях.

Один из парней, самоуверенный, с аккуратным пробором, усмехнулся:

— На фронте проще. Там хоть видно, от кого прятаться.

Лев, шедший чуть впереди, не поворачиваясь, бросил через плечо:

— На фронте вас прикроет ротный пулемет. Здесь ваш пулемет — вот это. — Он указал на табличку с инструкцией по дезинфекции рук. — И если вы его забудете, вы убьете не только себя, но и половину госпиталя. Запомнили, товарищ будущий врач?

Парень смущенно потупился.

Далее их провели по второму этажу. Через стеклянные окна в стенах операционных студенты увидели, как работает Сергей Сергеевич Юдин. Он проводил резекцию желудка. Его движения были точны, быстры и экономны. Студенты, прильнув к стеклу, замерли, затаив дыхание. Это была высшая математика хирургии.

— Не романтика, — голос Льва вернул их к реальности. — А ремесло. Тяжелое, грязное, часто безнадежное. Но именно оно решает, жить человеку или нет.

На седьмом этаже их ждал контраст. В отделении физиотерапии и ЛФК царила почти бодрая атмосфера. Валентин Николаевич Мошков, демонстрировал на выздоравливающем бойце с ампутированной рукой систему упражнений с резиновым эспандером.

— Видите? — гремел он. — Мышцы атрофируются без нагрузки! Мы должны заставить их работать! Мы возвращаем не просто тело, мы возвращаем волю!

Студентка с двумя толстыми косами и умными, серьезными глазами тихо спросила у Кати:

— А правда, что здесь делают трансплантации? Говорят, доктор Вороной…

Катя одобрительно кивнула.

— Правда. Но это высший пилотаж. Сначала вы должны научиться не заносить инфекцию при банальном шве. Все высотные этажи, с восьмого по двенадцатый, — это научно-исследовательские лаборатории. Доступ туда — по особому пропуску и только после сдачи экзаменов. Ваша задача на ближайший год — освоить азы там. — Она указала на этажи выше, где располагались учебные аудитории и библиотека.

Экскурсия закончилась в главном холле. Студенты стояли в растерянности, впечатленные и напуганные открывшимся им миром. Это был не просто институт. Это был гигантский, сложный организм, живущий по своим суровым законам. И теперь они стали его частью.

Лев, глядя на них, почувствовал странный укол чего-то похожего на надежду. Эти юнцы, еще пахнущие домом и школьной партой, — это было будущее. Будущее, которое он должен был успеть подготовить к еще более страшным испытаниям.

Кабинет Льва на шестнадцатом этаже превратился в штаб по борьбе с эпидемией. Воздух был густ от махорки и напряженного молчания, прерываемого скрипом перьев по бумаге и глухими ударами кулака по столу. Лев стоял у большой карты Куйбышева и области, утыканной флажками. Красные — очаги тифа. Их было уже с десяток.