Если честно, есть вещи и похуже. Лайла мне нравится. Очень. И, глядя на неё рядом с Джоселин, я только сильнее понимаю, как ценю всё, что делает её другой. Что делает её собой. Представить нас вместе — легко. Разговоры, прикосновения. Мы — вместе.

А уж прикосновения в этой импровизированной псевдосвязи — вообще отдельный бонус. У меня теперь всегда есть оправдание держать её за руку. Обнимать за плечи. Класть ладонь ей на колено или на изгиб бедра.

И она тоже не отстаёт. Раньше, пока Джеймс рассказывал историю о нашем последнем школьном матче, Лайла обвила мою руку, её пальцы лениво рисовали круги по моей коже.

Эти прикосновения сводили с ума. Отвлекали. Мелкие вспышки удовольствия обжигали меня, собираясь в животе тёплым жаром, который только сильнее разжигал моё влечение к Лайле — до пугающей степени.

— Тебе весело? — спрашивает она, наклоняясь ближе, когда официанты убирают наши десертные тарелки.

Я киваю.

— Благодаря тебе.

Она улыбается.

— Твои друзья-футболисты мне нравятся.

— Думаю, и ты им тоже.

Она пожимает плечами.

— Это моя суперспособность.

— Очаровывать футболистов?

— Людей вообще. Мой дедушка Джеймисон звал меня «Лайла, которую все любят». Сначала это казалось мне отличным комплиментом. Я ведь действительно радовалась, что умею делать людей счастливыми. Но потом в старших классах у меня началась фаза: я начала бояться, что «любимая всеми» — значит просто безотказная. Где-то на полгода я стала очень принципиальной.

— И как тебе это далось?

— Ужасно. Оказалось, что когда мои подруги спрашивали, куда пойти поесть, и я говорила, что мне всё равно — это было не из-за того, что я не хотела навязывать мнение. А просто потому, что мне правда было всё равно. Мне в самом деле нравится почти всё. А когда я пыталась заставить себя заботиться — было только хуже.

— Даже не представляю, что это за ощущение.

— А ты что говорил, когда друзья хотели поесть?

Я оборачиваюсь к Джеймсу.

— Эй, а куда мы обычно ходили после матчей?

Джеймс тут же закатывает глаза.

— Да как обычно. Tiny’s Tacos. Каждую. Чёртову. Неделю.

Лайла смеётся.

— И как вы это терпели?

— Да нет, — отвечает Джеймс. — Если тебе нужен друг, который всегда рядом — Перри как раз такой.

По залу прокатывается громкий смех, и я поднимаю взгляд — узнаю голос.

Джоселин у стойки бара, берёт ещё один шот и флиртует с барменом. И это… не в её духе. Ни флирт, ни алкоголь. Когда она что-то организовывает, а за семь лет брака это случалось часто, она не пьёт до самого конца мероприятия. Пока не закончится официальная часть, пока она не сможет быть расслабленной, «неприкаянной».

Во мне вспыхивает тревога.

Это моя вина. Я пришёл, выставив напоказ «отношения», о которых она даже не знала. Конечно, я не обязан держать её в курсе. Но Силвер-Крик — городок маленький. Даже если не хочешь, всё равно будешь знать, с кем кто встречается.

Я продолжаю наблюдать за ней, пока она опрокидывает шот и показывает бармену, что хочет ещё.

Лайла прослеживает мой взгляд и останавливается на Джоселин.

— Как думаешь, с ней всё в порядке?

— Не знаю. Не похоже.

Лайла тянется и кладёт ладонь мне на предплечье.

— Перри, это не твоя вина, — шепчет она.

Даже сквозь тревогу, вызванную Джоселин, я ощущаю, как меня согревает Лайла — тем, как точно уловила мои чувства.

— Я буквально вывалил на неё наши «отношения», — тихо отвечаю. — Которых даже не существует.

— А она прислала тебе кучу манипулятивных писем.

— Может быть. Но это не значит, что я должен опускаться до её уровня.

Лайла сжимает мою руку.

— Видишь? Ты правда хороший человек.

Мы продолжаем наблюдать, как Джоселин берёт ещё один шот и направляется к сцене. Я замираю, когда она поднимается по ступенькам и идёт к микрофону.

— Добрый вечер, выпускники старшей школы Силвер-Крик, два тысячи седьмой год! — практически кричит она.

В зале раздаётся громкое ура, и Джоселин продолжает:

— Ну что ж, после такого приятного, цивилизованного, взрослого ужина… пора действительно повеселиться! Вам весело?

На первый взгляд, ничего плохого в её словах нет. Толпа реагирует, аплодирует, когда она этого хочет. Но я слишком хорошо её знаю, чтобы не почувствовать — она на грани.

— Это плохо, — бормочу я, и Лайла вкладывает свою руку в мою.

— Ладно! — кричит Джоселин. — Разогревайте голосовые связки, берите смелость в жидком виде и готовьтесь к караоке!

Она так протягивает слово караоке, что оно само превращается в мини-песню. Толпа сходит с ума, подбадриваемая явно пьяной ведущей вечера.

— Но не сейчас, — говорит Джоселин, подняв палец. — Потому что сначала спою я. — Она смеётся. — Угадайте, про кого будет моя песня?

— О, нет, — шепчет Лайла, когда Джоселин направляется к диджею и наклоняется к нему, будто чтобы прошептать что-то на ухо. Через пару секунд она снова у микрофона, и в колонках раздаются первые аккорды песни, которую я узнаю только благодаря увлечению Броуди Тейлор Свифт.

— Ну, скромность — явно не её конёк, — бормочу я.

Джеймс хлопает меня по спине, но ничего не говорит. Что он вообще мог бы сказать? Всем в этом зале предельно ясно: Джоселин поёт We Are Never Ever Getting Back Together (*Мы Никогда Больше Не Будем Вместе) именно мне.

У неё не ужасный голос, но она явно пьяна и на взводе, и выступление очень быстро скатывается с «плохо» до «жутко». Она путается в словах, не попадает в моменты, сбивается с ритма.

— Пойдём, — говорит Лайла, потянув меня за руку.

— Что?

— Ей нужна помощь.

В этот момент Джоселин вдруг замирает, перестаёт петь и прижимает лицо к тыльной стороне ладони, всё ещё сжимая микрофон, в то время как трек продолжает играть.

Люди вокруг начинают переглядываться, на лицах тревога. Но никто не двигается, чтобы помочь. Никто — кроме Лайлы.

Я киваю и поднимаюсь, позволяя ей повести меня вдоль стены к сцене. Она останавливается, пока я поднимаюсь по ступенькам и иду к Джоселин. Та не издала ни звука уже почти минуту. Я аккуратно вытаскиваю микрофон у неё из рук и возвращаю его диджею.

— Пойдём, Джос, — мягко говорю я. — Тебе не нужно это делать.

Она всхлипывает и позволяет мне увести её со сцены, обняв за плечи.

За сценой стоит свободный столик. Лайла уже ждёт там с чистой салфеткой и стаканом воды. Джоселин опускается на стул.

— Завтра я об этом пожалею, да? — тихо говорит она.

Я придвигаю к ней стакан. Вероятно, пожалеет. Но я не собираюсь говорить ей что-то в духе «всё нормально».

— Я так злюсь на тебя, Перри, — говорит она. — Хочешь знать, почему? — Она поднимает глаза, в них — слёзы. И не даёт мне ответить. — Потому что ты счастлив. А я до сих пор несчастна. Я несчастна. И я испортила караоке.

Она всхлипывает.

Хотя… может, она и не будет жалеть. Скорее всего, она даже не вспомнит. Я никогда не видел её в таком состоянии.

— Ты ничего не испортила, — говорю я. — Всё в порядке. Караоке живо.

— Ничего не в порядке, — всхлипывает она. — Никто не поёт. Кто-то должен выйти, чтобы все перестали думать о том, какая я дура. — Она пытается подняться. — Я просто спою что-нибудь другое…

— Нет уж. Ты больше не выходишь, — мягко, но твёрдо говорю я, усаживая её обратно.

— Я могу, — говорит Лайла, делая шаг вперёд. — Я спою.

Джоселин смотрит на неё, и я напрягаюсь.

— Ну конечно, — усмехается она с обречённой горечью. — Конечно ты сможешь. И звучать ты будешь потрясающе. Потому что, ну, конечно же.

Лайла смотрит на меня. В её глазах — вопрос.

— Ты уверена? — спрашиваю я. Она ведь ничего не должна Джоселин. Караоке может спасти кто-нибудь другой. А мы могли бы просто уйти. Честно говоря, именно этого мне и хочется.

Лайла пожимает плечами7

— А почему бы и нет? Я же говорила, что люблю караоке.

Её глаза искрятся, и у меня в груди снова разливается тепло. В который раз за вечер.