Нагруженные, мы отправились в полутемную баню. С Итаном я проделала все то же самое, что и с Мэтти, вот только он не был таким послушным. Все время отпихивал мои руки, когда я пыталась хорошенько намылить его волосы, огрызался и говорил неприятные вещи.

Я сжала зубы, никак на это не реагируя, и упорно продолжала свое дело.

В итоге, этот невыносимый мальчишка отправился в дом чистым, а я оказалась окончательно вымотана. Умывшись и прополоскав рот, я сделала себе мысленную заметку соорудить себе из веточек что-то вроде зубных щеток.

Вернувшись на кухню, я накрыла на стол.

Поужинали молча. Гороховая похлебка и лепешки исчезли со стола в мгновение ока! Мэтти ел жадно, не поднимая глаз от тарелки. Итан ковырялся деревянной ложкой в своей порции, словно не чувствовал голода. А может, просто не привык к нормальной еде. Я наблюдала за ними, и сердце сжималось от жалости. Они были такими маленькими, и вместе с тем уже слишком взрослыми.

После ужина я предложила Итану помочь вымыть посуду, но он лишь хмыкнул, буркнув что это бабское дело. Встал из-за стола, не сказав ни слова благодарности, и скрылся в темноте дома.

Я не стала ничего говорить. Завтра будет новый день, и я попробую найти к нему подход. Мэтти, закончив со своей тарелкой, послушно остался и помог мне убрать со стола. А когда я отправила его в постель, он вдруг обнял меня, уткнувшись носом в живот, и затих так на несколько долгих минут.

— Было вкусно? — ласково спросила я, пригладив его мягкие волосы.

Мальчик кивнул. Затем отстранился и отправился вслед за братом.

Я стояла посреди кухни еще долго, смотря в пустоту перед собой и думая, думая, думая. За окном стремительно темнело, и огонька свечи уже было мало. Спохватившись, я поторопилась во двор. Пощупала белье, с радостью понимая, что оно высохло. Стащив с веревки, закинула на плечо и внесла в дом. Встряхнула грубый мешок под солому и сходила в сарай, к сеннику. Набила импровизированный матрас душистым свежим сеном, а потом вернулась в дом.

Осмотрела двери в поиске замка или крючка. К моей радости, обнаружился добротный деревянный засов во всю ширину. Только задвинув его, я смогла, наконец, выдохнуть с облегчением. Этот невыносимо долгий и трудный день, казалось, подошел к концу. В глубине души теплилась надежда, что дальше будет легче. Ведь самое страшное, самое немыслимое я пережила: пробуждение в незнакомом мире, в чужом теле, унижения отвратительного мужа, осознание царящей вокруг нищеты и запустения, знакомство с детьми, дикими, словно лесные зверята.

И я не сошла с ума! Не сломалась, осознав весь этот кошмар. Даже нашлась в себе силы осмотреться, сообразить, что к чему. В целом, я молодец.

Похвалив себя, я опустилась на табурет посреди кухни, прижала охапку вещей к груди и, уткнувшись носом в пахнущую солнцем и травами ткань, расплакалась.

Слезы текли ручьем, обжигая щеки. В них было все: и страх, и отчаяние, и неприкрытая жалость к себе. Я, еще вчера жительница современного города, оказалась в этом богом забытом месте, в теле женщины, которую, судя по всему, никто не любил и не жалел. Как такое вообще возможно? Вопросы, в течение дня всплывавшие в голове, не давали ответа. Лишь усиливали ощущение безысходности. И сейчас, в полной тишине и полумраке дома, освещенная тусклым огоньком свечи, эта безысходность нашла из меня выход.

Который раз за сегодня я плачу? В самом-то деле, Лариса, ты же не расклеилась даже в тяжелейшие послевоенные годы, подняла троих детей и обеспечила им достойное будущее. Неужели теперь опустишь руки?

И вдруг, словно сквозь толстую корку льда, пробилось упрямое, злое желание выжить.

Не просто существовать, а именно выжить. Ради себя, ради этих несчастных детей, которые смотрели на меня с такой надеждой и одновременно с опаской. Они, как и я, нуждались в защите и тепле. И я должна была им это дать.

А деспотичный муж?

Буду решать проблемы по мере их поступления. Пока что Ромул выведен из строя, и на том спасибо.

Собравшись с духом, я вытерла слезы и встала. Отнесла вещи в спальню, бросила на кровать набитый сеном матрас и постаралась его расправить более-менее ровно. Переоделась в длинную, до самых пят, ночную сорочку, а затем спустилась к мальчишкам.

— Еще не спите? Я вам чистые наволочки принесла.

На двоих у них была одна кровать, и Мэтти уже тихо сопел, прижавшись к стенке. Итан же ковырялся небольшим ножиком в какой-то деревянной колотушке. Подняв на меня глаза, он нахмурился и тихо спросил:

— А Мурку подоила уже?

Я простонала, проведя ладонью по лицу. Точно, коза! И доить ее надо утром и вечером, все верно. Подойдя к кровати, я осторожно вытащила набитую соломой подушку из-под головы спящего Мэтти и принялась натягивать стираную наволочку прямо поверх старой.

— Итан, давай Мурка будет твоей обязанностью? Я так устала сегодня, что она совсем вылетела у меня из головы.

Мальчик недовольно засопел, но встал и направился к двери.

— Мало тебя батька наказывает, — бурчал он себе под нос. — Тебя воспитывать похлеще моего надобно!

Я пропустила его слова мимо ушей, подкладывая обновленную подушку под голову младшего сына. По дому раздался нарочитый топот ног, затем грохот на кухне. Поторопившись выглянуть из комнаты, я шикнула на Итана.

— Ты чего так шумишь? Брата разбудишь!

Мальчишка взял горящую свечу в подсвечнике, глубокую миску и вышел в ночь, оставив дверь нараспашку. Я вернулась в детскую, натянула наволочку на вторую подушку. Накрыла Мэтти тонким шерстяным одеяльцем и погладила по волосам.

И тут вдруг услышала тихие шаги, приближающиеся к порогу. Скрип досок крыльца оповестил, что кто-то остановился у самого входа. Я замерла, затаив дыхание. Итан только что вышел, он не мог так быстро вернуться, да и не стал бы делать это тихо.

Сердце забилось чаще, меня окатило волной ледяного ужаса.

Осмотревшись, я увидела лишь полено, которое выстрагивал мальчик. Ножик он утащил с собой, запихнув за пояс штанов. Защититься этим вряд ли получится, но ничего более подходящего тут не было. Наклонившись, я подняла дровину и крепко сжала ее в руке.

Некто переступил скрипучий порог и молча вошел в дом.

Преодолевая страх, я на цыпочках подкралась к двери и выглянула из комнаты. В полумраке узенькой прихожей стояла высокая темная фигура. Мороз промчался по коже. Это совершенно точно не Итан.

Сначала я увидела лишь очертания, но незнакомец сделал еще шаг и попал в тусклую полосу света от одинокой свечи. Это был не «он», а «она». Женщина была закутана в плащ неразличимого в этом освещении цвета, а на голове у нее был надвинут капюшон.

Осмелев, я вышла из детской и плотно закрыла за собой дверь.

— Ты кто такая, и что тебе надо? — постаралась придать строгости голосу, но предательская дрожь все равно пробилась.

Незнакомка пристально посмотрела на меня, и я смогла лучше рассмотреть ее старое, изрезанное морщинами лицо с глубоко посаженными глазами.

— Не бойся, я не причиню тебя вреда, — прозвучал хриплый, словно простуженный голос. — Я знаю кто ты и зачем здесь.

В ее словах действительно не было угрозы, но я лишь крепче сжала полено, выставив его перед собой.

— Еще раз спрашиваю, кто ты такая? Даже я не знаю, по какой причине тут очутилась, откуда же тебе известно обо мне?

Она медленно двинулась в мою сторону, но вдруг замерла, прислушиваясь к абсолютной тишине. Затем посмотрела на лестницу и проговорила:

— Я должна рассказать тебе кое-что важное. Но меня здесь никто не должен видеть. Поднимайся наверх, как будешь готова, поговорим.

И она отправилась по ступеням в хозяйскую спальню!

Я пребывала в таком шоке, что проследила за ней, не проронив ни слова. Едва высокая фигура скрылась за поворотом, с улицы донесся грохот и топот ног. Это Итан закрыл сарай, а теперь торопился в дом.

Замерев на месте, я судорожно пыталась осмыслить происходящее. Незнакомка, внезапно появившаяся словно из ниоткуда, знающая обо мне то, чего не знаю я сама, и теперь хозяйничающая в доме, будто у себя. Инстинкт самосохранения вопил, требуя хватать детей и бежать, но любопытство и страх перед неизвестностью сковали ноги.