— Обедать! — улыбнулась я и, не дожидаясь ответа, направилась за Итаном и Растом.

Те все еще были у амбара: молодой осинник уже лежал аккуратными штабелями, а из толстых столбов Раст без лишних слов начал складывать каркас для будущего забора. Итан, разгоряченный и счастливый, помогал ему, поднося ветки и сучки.

— Парни, обедать идем, — позвала я.

Итан сразу же бросился ко мне, а вот Раст на секунду замешкался, будто не был уверен, что приглашение касается и его тоже. Я выдержала его взгляд — прямой, открытый — и повторила:

— И тебе тоже. Поешь — и снова за дело.

Он молча кивнул, отложил топор и пошел следом.

Загнав детей в дом, я предложила и работнику зайти, но тот качнул головой и сказал:

— Я здесь лучше. Не хочу грязь в дом нести.

Спорить не стала. Вынесла ему глиняную миску, наполненную душистым варевом, и лепешку хлеба. Раст сел на ступень и накинулся на еду с таким рвением, будто не ел горячего много дней.

Постояв в нерешительности рядом, я повернулась уходить в дом, но на пороге остановилась и спросила:

— Справишься один с забором? Или помочь чем?

Он покачал головой, и вдруг, чуть замявшись, произнес:

— Землю еще вскопать могу. После.

От неожиданности я растерялась, но быстро взяла себя в руки.

— Хорошо. Было бы не плохо.

Он кивнул, возвращаясь к поглощению похлебки, а я вернулась на кухню. Мальчики уже во всю орудовали ложками.

— Пахнет… странно, — сказал Итан, подняв на меня глаза. — Но вкусно.

Я усмехнулась.

— Это капуста, — сказала. — И немножко магии. Домашней, съедобной.

Мэтти рассмеялся, а Итан странно покосился на него. Больше ни о чем не говорили: дети ели, не отрываясь от тарелок, я же больше смотрела на них, нежели отправляла суп в рот. Мне нравилось, какие перемены уже наблюдались в этих ребятах. Еще бы вернуть младшему способность говорить…

После обеда они, не сговариваясь, побежали во двор. Итан затормозил в прихожей и спросил:

— А воды надо натаскать?

— Нет, до завтра хватит. Проверь, все ли хорошо у кур и коз в сарае.

— Хорошо!

Пока я собирала пустые миски и остатки хлеба, живот неожиданно неприятно скрутило. Не больно — скорее странно. Тянущее ощущение под ребрами, будто я переела, хотя порция была совсем небольшой и ела я без особого аппетита.

Невольно поправив пояс юбки, ощутила, как ткань врезалась в талию и теперь давила сильнее обычного.

— Жарко, вот и разбухла, — пробормотала себе под нос.

Но когда, сполоснув посуду, я наклонилась, чтобы поднять упавший деревянный черпак, к горлу на мгновение подступила дурнота. Словно волна прокатилась внутри, быстрая, неприятная, и тут же отступила.

Я выпрямилась, застыла.

Что это было?

Провела ладонью по животу, грея себя через тонкую ткань.

Просто усталость. Просто непривычная работа. И жара. И нервы.

Но где-то глубоко внутри уже закрадывалась другая, тревожная мысль. Я отогнала ее. Не сейчас. Сейчас у меня забот полон двор — дети, огород, Раст, забор... Все важнее этих глупых подозрений.

И все-таки, поднимаясь выходя на крыльцо и забирая оставленную работником тарелку, я чувствовала, как внутри медленно зреет вопрос, от которого не отмахнуться.

Прошло четверо суток в одном и том же режиме.

Я разузнала у Люсинды, что на три деревни имеется один общий рынок, и дабы туда вовремя попасть, нужно выдвигаться в путь не позже пяти утра. Она собиралась ехать на телеге и предложила подвести нас с ребятней, но не ранее следующей недели. Оставалось не так много времени, потому я согласилась.

Раст сделал перерыв в работе над забором и сколотил Бурану отличную будку. Мы с Итаном расчистили приличный кусок земли от сухостоя, поросли, бурьяна, а потом устроили большой костер, в котором сожгли не только собранный по территории мусор, но и все, что пошло на выброс после генеральной уборки дома.

Вчера к нам заявился дьякон и потребовал плату за похороны Ромула. К счастью, у меня были деньги, чтобы расплатиться. Пришлось отдать треть от тех монет, которые достались мне в наследство от матери. Пересчитав все, что осталось, я приняла решение продать козленка. Нужно было обновить одежду детям, купить продуктов и семян. А еще, найти работников, дабы возродить отцовскую мельницу.

Планов было очень много.

Очередной день клонился к вечеру. Солнце уже катилось к горизонту, бросая длинные, ленивые тени через двор, когда я заметила, что Раст вбивает последние колья и начинает мастерить калитку.

Забор стоял крепкими рядами — свежие бревна, аккуратно врытые в землю, ровные, будто под линейку. Работал он молча, не отвлекаясь ни на что, и только время от времени вытирал лоб рукавом, да делал несколько больших глотков воды из ковша, что периодически подносил ему Итан.

Мальчик все крутился рядом, сначала просто смотрел, потом помогал — подавал колья, собирал щепки, таскал топор. Теперь, видимо, он считал Раста кем-то вроде союзника в деле укрепления нашего дома.

Я выяснила, сколько староста Гильем пообещал заплатить ему за помощь «несчастной вдове», и мне стало жуть как неловко. За семь дней Раст должен был получить втрое меньше, чем я отдала за похороны мужа. Если бы в оплату входил только забор, да будка… нет, даже за это озвученная сумма показалась мне неоправданно скромной!

Сам Гильем, кстати, на пороге моем еще не появлялся, что несказанно радовало, но после того, как я узнала подробности от работника, поняла — староста явится, как только тут не будет лишних глаз и ушей.

Лезть в их сделку я не стала, но решила по окончании семи дней поговорить с Растом и предложить ему подработку на моей мельнице. Нужно было обрабатывать и засевать поле, а без мужской помощи и знаний мне точно не справиться.

Когда солнце коснулось самой земли и вокруг поползла серая дымка сумерек, Раст доделал калитку. Показал, как она закрывается — с внутренней стороны были крючок и внушительный засов.

— Два дня осталось, — сказал он, собираясь уходить. — Придумай мне работу. Помимо вскопки огорода, там делов на час.

Затем коротко кивнул мне на прощание и пошел прочь, растворяясь в сгущающихся тенях.

Я молча смотрела ему вслед, пока Итан не подошел и не сказал:

— Пойду козу доить.

— Иди, — кивнула я, невольно улыбнувшись.

Вместе с Мэтти мы собрали по двору разбросанные тряпки, миски, потом я вернулась в дом и кинула пару поленьев в печь. Поставила греться воду. Хотела искупать сначала малышей, а потом уж самой смыть с себя пыль и усталость этого длинного, жаркого дня.

Шевеля дрова в топке, снова поймала себя на мысли о странных ощущениях внутри. Все чаще подташнивало после еды, особенно от сильных запахов. К тому же тело стало каким-то не своим — грудь налилась тяжестью, пояс все время давил на живот, а к вечеру я чувствовала слабость, будто из меня вычерпали все силы.

Я стояла у печи, глядя, как вода в котле начинает пузыриться, и в голове росло осознание.

— Нет, — упрямо прошептала я себе. — Может, это все просто нервы. Стресс. Измотанность.

Но сердце, кажется, уже знало правду.

Я провела ладонью по животу — легко, едва касаясь — и вдруг почувствовала странную, еще очень слабую, но теплую связь.

Не только моя жизнь теперь изменилась. Внутри меня зарождалась еще одна.

Я стояла у печи, шевеля поленья кочергой, пока вода расходилась в чугунке кругами. Мысли клубились, давили со всех сторон, пока одна из них не обожгла изнутри безысходностью.

Беременна.

От него. От Ромула.

От ужаса в груди поднялась волна паники, жгучая, словно опаленная огнем из печи. Кочерга звякнула, искорки взметнулись в очаге. Я отвернулась и вцепилась в край стола, не в силах сразу справиться с нахлынувшим.

Ведь я... я пришла сюда бесплотной душой.

В чужое тело, из иного мира. Мне дали второй шанс — начать сначала. А оказалось — я не одна. Мэлори уже была беременна, когда… когда ее не стало.