Я аккуратно углубляла бороздки, а Мэтти сыпал в них семена. Итан вернулся с ведром, в котором плескалась вода, он старательно черпал ее ковшом, чтобы было удобнее, и поливал посеянные грядки. Я смотрела на него, на его старание, и улыбалась. Без слов, но с большой готовностью он помогал, как мог.

Затем мы взялись за кукурузу. Для нее я отвела место в дальнем углу огорода — там, где солнце ярче всего. Кукуруза любит тепло и простор. Мы посадили ее рядами, каждую лунку на своем расстоянии. Рядом я решила пустить тыкву, огурцы и кабачки — они неприхотливы и быстро растут. Пока я укладывала семена в землю, Итан принес несколько охапок соломы, чтобы замульчировать грядки.

— Чтобы не сохла земля, — пояснил он серьезно, и я поразилась его за сообразительностью.

Клубнику мы посадили ближе к дому, под окнами. Я выбрала для нее самую солнечную сторону, вспоминая из прошлой жизни, что клубника любит ласку и заботу. Саженцы уже были с бутонами, и я с трепетом укладывала их в мягкую землю, расправляя корешки.

Мы работали до самого вечера. Земля чернела от влаги, ряды грядок ложились ровно, как по линейке. Дети устали, но были довольны.

Буран свободно бегал по двору, обнюхивал каждый угол, посматривал на нас и лениво вилял хвостом. Мэтти больше не сторонился пса, все чаще подходил к нему, с радостью почесывая его за ушами.

Когда солнце начало клониться к закату, я выпрямилась, стряхивая с рук землю. Посмотрела на то, что мы сделали — грядки ровные, клубника зеленая, в ведрах остатки воды. А главное — дети рядом, веселы, здоровы и трудились со мной практически на равных.

— Спасибо вам, — сказала я тихо, глядя на мальчиков. — Мы сегодня большие молодцы.

Они улыбнулись. А я в тот момент ощутила: дом наш — пусть еще бедный, пусть с призраками прошлого — начинает понемногу становиться настоящим.

Когда последние лучи солнца спрятались за лесом, мы собрали ведра и корзинки, отряхнули руки от земли и направились в дом. Я чувствовала усталость в каждой мышце, но была довольна — сегодня мы сделали многое. Пора было ужинать.

— Пойдем, у нас сваренная картошка есть, — сказала я, — поджарим на сале, еще хлеб остался.

— И молоко, — добавил Итан, — я утром доил.

Я уже потянулась открыть дверь, как вдруг Буран, до этого мирно бродивший у калитки, взвыл и залаял. Лай был не тревожный, скорее предупреждающий — короткий, глухой, настороженный.

Я обернулась и напряглась, сдвинула брови. Кто мог прийти в такой час?

— В дом, быстро, — велела детям и, когда они юркнули за порог, направилась к воротам.

За ними стояла знакомая фигура. Высокий, сутулый, с тенью усталости на лице — Раст. Все тот же молчаливый, сдержанный работник, которого прислал когда-то Гильем. В руках он держал узелок, пахло свежим салом.

— Добрый вечер, — сказал он негромко, чуть наклонив голову. — Не хотел пугать. Пришел поговорить и принес немного сала, как договаривались.

Я кивнула, отступила, впуская его во двор. Буран не рычал, но держался настороже.

— Проходи. Ты как раз вовремя, мы еще не начали готовиться ко сну, — ответила я, сдерживая волнение.

Раст шагнул внутрь и протянул мне сверток в тряпице.

— Обещал — приношу. Свежее, совсем недавно разделали. Возьми.

— Спасибо, — я осторожно развернула хлопковую ткань, в нос ударил аппетитный запах подсмоленного сала. — Итан! Принеси мой кошель, из спальни — он лежит на столике у кровати!

Мальчик уже выглядывал из-за двери, будто только и ждал, когда я позову его. Через пару минут он принес кошель и молча подал мне. Я отсчитала несколько монет и протянула Расту:

— Сколько нужно? Этого достаточно?

— Сколько дашь, хозяйка, — он чуть улыбнулся, взвесил монеты в руке, не пересчитывая, и спрятал в карман. — Щедро. Спасибо.

Я кивнула, пригласила его присесть на лавку. Мы устроились у стенки дома, под крышей навеса. Вечер был тихий, теплый.

— Слушай, Раст, — начала я, глядя на него внимательно. — Ты мельницами когда-нибудь занимался? Или полями?

— А как же, — отозвался он, поудобнее усаживаясь. — И мельничные жернова чинил, и засевал. Сам из семьи мельников, по матери. Пока дед не помер. После его смерти пожар случился, все сгорело, а восстановить так и не смогли. Потому я в батраки пошел, да по дворам. А мельницу твоего покойного отца знаю, бывал там.

Я невольно сжала ладони, припоминая поступок отца, отдавшего меня в руки мужа-тирана. Мотнула головой, отбрасывая мысли.

— У меня там остались мешки зерна. Хочу запустить мельницу, оживить дело. И землю надо засеять, но нужна помощь. Я плохо разбираюсь в этом. Ты бы согласился работать на меня? За плату, разумеется.

— Согласился бы, — просто сказал Раст. — Работы я не боюсь. Хозяйка ты умная, с руками и головой у тебя порядок. Вот только в тайне от старосты надо дела решать. Как это провернуть, пока не понимаю… Он всяко заметит, когда на твоей мельнице работа закипит. Разве что…

— Что?

— Я найду надежных работников, которые в случае чего меня прикроют.

— Это будет замечательно! И по оплате я не обижу. Пока немного, но как начнем муку молоть, да на рынок свозить — станет больше.

— Подходит. К тому же, на три деревни мельниц у нас всего две. Одна ветхая уже совсем, хозяева себя только с нее кормят, а со второй в город ближайший муку отвозят. На местных остается не много. — Он протянул руку. — Договорились.

Я пожала его мозолистую ладонь.

Когда он поднялся, чтобы уходить, замялся, будто хотел что-то сказать, но не знал, как начать. Я взглянула на него вопросительно.

— Будь осторожна, Мэлори, — наконец сказал он. — Староста… он обиду затаил. Злой стал, как пес, что мясо потерял. По пьяни бормочет, что ты ведьма. Говорит, не иначе как чарами его околдовала. Кто знает, что ему в голову взбредет.

Холодок пробежал по спине. Я сжала губы, но потом произнесла.

— Спасибо, Раст. Я буду начеку.

Он только кивнул в ответ и ушел, растворившись в вечерней тени. Буран тихо тявкнул, провожая его взглядом.

Я осталась у двери, задумчиво глядя ему вслед. Новый союз был заключен, но с каждым днем становилось все опаснее. Самое главное, я не могла понять, почему зелье сработало с Гильемом именно так? Неужели у меня ошибка в рецепте?

Вернувшись в дом, я накрыла на стол. После ужина и купания, когда дети были уложены, я забралась в постель со старинной маминой книгой и принялась изучать написанное на странице с нужным зельем.

Похоже, доза все-таки решала многое… Я вылила слишком много в стакан Гильема.

Утро началось с лая. Пронзительного, яростного — такого, каким Буран не встречал обычных гостей.

Я вскочила с постели, сердце мгновенно заколотилось. За окном уже светало, но солнце еще не поднялось высоко. Доносились голоса, резкие, возбужденные. Я различила крик Люсинды — соседки — и простуженный, сиплый бас ее мужа.

— Что там… — пробормотала, натягивая платье на ходу.

Распущенные волосы забрала в пучок, заколола шпилькой, почти вслепую. Сбежала по лестнице, едва не споткнувшись на последней ступени. Заметила движение сбоку и бросила взгляд на выглянувшего из детской комнаты Мэтти. Он испуганно смотрел на меня сонными глазами.

— Все хорошо, малыш, возвращайся в постель, — и чуть повысив голос, чтоб меня услышал старший, добавила: — Не выходите из комнаты, Итан.

Выбежала во двор. Буран стоял у калитки, шерсть на загривке дыбом.

— Буран, фу! Назад! — скомандовала я, и пес нехотя отступил, но не отводил глаз от ограды.

Я распахнула калитку. Перед ней стояли двое мужчин: один пожилой, с густой седой бородой и светлыми, будто выцветшими серыми глазами, а второй не старше тридцати, с холодным, пронизывающим до костей взглядом. Высокие, худощавые, одетые в черные подпоясанные рясы с вышитым на груди знаком церковной печати. Старый держал за поясом кожаную сумку с металлическими застежками, у молодого на поясе висела цепь с крестом и маленькими колокольчиками.