— Ведьма… — процедил он. — Позоришь деревню. Даже инквизитора околдовала! Таких, как ты, надо изгонять или жечь… Да, лучше жечь.

Я уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но он перешел на мерзости, голос стал гнусавым, с липкой насмешкой:

— Ты погляди на себя, гулящая баба! Все мужики тебе теперь не чужие. Вот и покровителя нашла!

Теодор сделал шаг вперед. Его плечи расправились, а взгляд потемнел и стал таким жестким, что мне захотелось самой на шаг отойти — не от страха, а от силы, которая от него исходила.

— Следи за языком, Гильем, — холодно произнес он.

Тот, наоборот, еще больше вспыхнул. Вены на шее вздулись, он подался вперед, и я уже видела, как он тянет руку — ко мне.

Но он не успел.

Теодор двинулся быстрее, чем я успела вдохнуть. Схватил Гильема за грудки и одним резким движением отшвырнул в сторону. Воздух из груди старосты вырвался глухим хрипом. Он грузно рухнул на землю, но тут же рванулся обратно, словно подброшенный пружиной.

В следующее мгновение его рука выхватила из-за пояса грязный охотничий нож — лезвие с зазубринами, на котором засохшая коричневая корка говорила, что им уже не раз пользовались.

Гильем рванулся ко мне.

Я знала — если он дотянется, то не остановится.

Внутри все похолодело, время замерло и вдруг… Староста застыл в шаге от меня.

Будто натолкнулся на невидимую стену.

Воздух вокруг него дрогнул, как от раскаленного жара над костром, и в ушах зазвенело так, что я едва расслышала яростный, оглушающий лай Бурана. Пес метался в шаге от Гильема, рвался вперед, но его что-то сдерживало — словно он не просто чувствовал, а видел ту самую призрачную преграду.

В груди у меня поднимался жар, плотный и давящий, как раскаленный камень в печи. Пальцы онемели, в животе закрутила воронка, а по коже побежали искры. Это было… не похоже на страх. Это было что-то иное.

Гильем хрипел, упершись в пустоту. Лезвие в его руке задрожало, а потом выскользнуло из пальцев и беззвучно упало в траву. Глаза, налитые кровью, на миг испуганно расширились.

Он судорожно втянул воздух, но вместо крика раздался лишь сдавленный, рваный хрип. Его руки метнулись к горлу, пальцы вонзились в кожу, будто он пытался разорвать невидимые петли.

— Что… ты… — прохрипел он, и тут же закашлялся.

Из его рта брызнула темная, густая, почти черная кровь, оставляя капли на подбородке и груди. Лицо налилось багровым, в глазах, еще секунду назад горевших злостью, появилась дикая, животная паника.

Я не двигалась, вообще ничего не предпринимала! Сама земля держала его на месте, заставляя хрипеть, задыхаться, хватать воздух ртом.

Буран, ощетинившись, рвал зубами пустоту рядом с ним, глухо рычал, затем переходил в оглушающий, прерывистый лай.

Я чувствовала, как внутри все дрожит — и не могла понять, кто сейчас управляет ситуацией: я… или нечто, проснувшееся во мне.

— Мэлори, уходи к детям! Сейчас же! — голос Теодора резанул, как удар кнута.

Вздрогнув, я не сразу поняла смысл слов. Перед глазами был только Гильем — багровое лицо, искривленные губы, брызги крови на траве.

— Уходи! — повторил Теодор. — Мэлори!

Я дернулась, словно кто-то выдернул меня из липкой, густой субстанции. Развернулась и бросилась прочь, не оглядываясь.

Позади слышался рваный кашель, звонкий лай, шорох травы под шагами.

Сердце колотилось так, будто хотело вырваться, в ушах звенело, мир вокруг был размытым.

И только одна мысль пронзила меня до озноба: я не призывала магию… но она все равно пришла.

В доме Люсинды было тепло и пахло сушеными травами. Но я едва это чувствовала — внутри все еще дрожало, словно меня бросило в ледяную воду. Я сидела за столом, сжимая в ладонях кружку горячего отвара, который соседка заботливо сунула мне в руки, и не могла выкинуть из головы жуткий образ Гильема.

— Ты чего, Мэлори? — Люсинда нахмурилась, присаживаясь рядом. — Лицо белое, как полотно… Что стряслось-то? Призрака, что ли, увидела?

Я молчала. Слова застряли где-то в горле, а от мыслей было не по себе. Лишь через минуту медленно покачала головой, не поднимая взгляда.

— Где мальчики? — спросила тихо.

— Так они в огороде, — оживилась она. — Землянику лопают, пока я не вижу, озорники.

Я поставила кружку на стол, так и не сделав ни глотка, поднялась. На ходу кивнула в знак благодарности и вышла во двор.

Солнце било в глаза, воздух был густым от запаха молодой зелени. Я свернула в огород Люсинды, бросив беглый взгляд на черный остов своего дома — обугленные балки торчали, как кости мертвого зверя.

Итан и Мэтти сидели на корточках у грядки, пальцы в алых пятнах клубничного сока, коленки перепачканы землей. Увидев меня, радостно вскочили и подбежали.

Я присела, чтобы оказаться на их уровне, и взяла обоих за руки.

— Нам придется уехать из деревни на какое-то время, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Мы поживем в гостях. А я… я закончу начатое и долечу Аманду.

Итан нахмурился, его ладошка сжалась в моей.

— У кого в гостях?

— У Теодора, — ответила я.

— Но это же не навсегда? — в его голосе прозвучала тревога.

— Нет, не навсегда, — я попыталась улыбнуться. — Просто сейчас нам негде жить. Нужно время, чтобы подлечиться и встать на ноги. Мы примем помощь Теодора… и обязательно отплатим ему добром за добро.

Итан нахмурился еще сильнее, его взгляд стал серьезным, совсем не детским.

— А там… нам не будет хуже? — спросил он.

Я сжала их руки крепче.

— Мэтти нужно начать лечение заново, — сказала мягко, глядя на младшего. — Чтобы он снова мог говорить. Для этого мне надо сварить особый отвар. У Люсинды это не получится — слишком много глаз и ушей вокруг. Нам нужно место, где мы сможем спокойно пережить это тревожное время… и где я смогу использовать свои знания, не опасаясь, что за это накажут.

Мэтти вскинул на меня глаза и неожиданно шагнул вперед, обняв за шею так крепко, что я едва удержала равновесие. Его молчаливая благодарность согрела сильнее любого слова.

— Ну… ладно, — нехотя буркнул Итан, но в его голосе все еще звенело недовольство. — Только все равно… нам нужен свой дом, а не чужой.

Я притянула их обоих к себе.

— Будет, — пообещала тихо. — Обязательно будет. А теперь идите к Люсинде и помойте руки.

Поднявшись, я увидела соседку, стоявшую неподалеку.

— Присмотри за ними еще немного, пожалуйста, — обратилась я к ней. — Я ненадолго.

Она хотела что-то спросить, но, встретив мой взгляд, лишь кивнула.

Я свернула с тропинки и направилась к пепелищу. Обугленные стены моего дома стояли, как немые свидетели того, что мы потеряли. Пахло гарью, пепел хрустел под ногами. Я обошла все с тыльной стороны, и направилась к амбару. Туда, где за дровницей прятался неприметный люк в заброшенный погреб.

Спустившись вниз, я на мгновение задержала дыхание — здесь пахло затхлостью и сухими травами, вперемежку с запахом сгоревшего дерева. Ведьмовские предметы лежали в старом сундуке: засушенные корни, стеклянные пузырьки с мутными жидкостями, несколько потрепанных книг в кожаных переплетах. Все это я осторожно вытаскивала на поверхность.

В сарае нашелся старый холщовый мешок, куда я все уложила. Когда укладывала резную шкатулку, крышка откинулась, и на землю выпал кулон на темном шнурке. Я подняла его и замерла. Когда-то я боялась даже держать его в руках — слишком много слухов, слишком много ненужных взглядов. После обвинений в колдовстве и визита церковников я прятала его так глубоко, как могла.

Теперь же мне вдруг захотелось почувствовать его на себе. Пальцы дрожали, когда я надела кулон на шею и спрятала под платье. Прозрачный камень был прохладным, но от него по коже пробежала едва уловимая теплая волна.

Подхватив мешок, я вышла наружу. Еще раз окинула взглядом пепелище — и повернулась к дому Люсинды.