— И что думаешь делать?

— Искать.

— Что?

— Пока не знаю, но чувствую, что это должно быть здесь. В этой больнице.

Амелия

Солнце уже почти коснулось верхушек сосен, окрашивая небо в багровые тона, предвещая холодную ночь. В больнице стоит непривычная, давящая тишина. Я знаю, что Джонатан находится в одной из дальних палат. Я слышала, как скрипнула дверь и больше не открывалась. Мысль о том, что он спит под одной крышей со мной, вызывает странное смятение. Тревожную теплоту, смешанную с щемящей болью.

Я злюсь на себя. Он источник всей моей боли, причина моего бегства, а я, как наивная дура, налила сегодня ему чай и теперь не могу уснуть, беспокоясь, выспится ли он, не мучают ли его кошмары. Эта новая, непрошеная забота путает все чувства, заставляя сердце сжиматься от противоречий.

Чтобы отвлечься, я яростно перебираю засохшие травы на кухонном столе, но все мое существо напряжено, как струна, в ожидании. И вот наконец я слышу долгожданный скрип колес и фырканье уставшей лошади.

Повозка! Провизия, которая позволит мне ухаживать за новыми пациентами.

Я выхожу во двор, поправив платок, и чувствуя, как холодный вечерний воздух обжигает щеки.

Мартин уже спрыгивал с повозки. Его деревянный протез глухо ударяется о подножку. Увидев меня, он сдержанно кивает, но в его обыкновенно спокойных глазах я читаю что-то новое. Какую-то тревогу, даже страх.

— Лекарыня Амелия, — произносит он хрипловатым голосом, снимая потрепанную шапку и нервно сминая ее в здоровой руке.

— Мартин, что ты здесь делаешь? — удивляюсь я.

— На рынке услышал, что повозка с провизией отправится к тебе, и напросился в дорогу! Не ожидала?

— Конечно, нет!

— Они привезли столько всего, Амелия. Мука, соль, сухая фасоль… и даже какие-то железные инструменты.

— Инструменты?

— Да. Вот тут, — он указывает на один из свертков. Я тут же разворачиваю его и едва сдерживаю удивленный вздох. Здесь все, что может понадобиться для лечения пациентов. Да, с таким набором можно оперировать хоть каждого второго!

— Спасибо, Мартин, — я делаю шаг назад, но инстинктивно останавливаюсь, заметив, как его взгляд скользит за мою спину к двум стражникам. Его пальцы беспокойно теребят край рубахи. — Что-то не так? Ты выглядишь встревоженным.

— Ничего, лекарыня, но откуда… — он откашливается слишком поспешно, и его глаза снова отворачиваются в сторону. — Эти люди в доспехах. Непривычно видеть стражу у больницы. Не случилось ли чего?

— Просто предосторожность, — уклоняюсь я от объяснений, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Что-то не так. — Давай разгрузим. Поможешь? Муку нужно отнести в кладовую, только аккуратно, чтобы мешок не порвался. Стража? — зову их и указываю на то, что нужно забрать. Они ловко забрасывают на плечи по мешку с крупами и удаляются.

Мартин кивает и, повернувшись к повозке, начинает возиться с остальными веревками, крепившими мелкий груз. Его движения какие-то резкие, лихорадочные, протез скрипит от напряжения. Я помогаю ему откинуть тяжелый, пропахший дождем брезент. Из-под него пахнет зерном, кожей и чем-то чужим, кислым, как от старой ветоши.

В этот момент из-за угла больницы, из сгущающихся сумерек, выходит незнакомец. Высокий, в потертом дорожном плаще, с лицом, полностью скрытым в глубине капюшона. Я вздрагиваю, почувствовав внезапный холодок страха. Мартин резко оборачивается на скрип гравия, и я вижу, как его лицо бледнеет, а глаза округляются от ужаса.

— Кто это? — тихо, но четко спрашиваю я, отступая на шаг назад. — Он приехал с вами?

— Потерявшийся путник, — бормочет Мартин, избегая моего взгляда. Его здоровые пальцы сжимаются в кулак. — Подсел по дороге… вслед за мной. Просился до деревни. Говорит, что ничего не помнит.

Незнакомец молча подходит к повозке и, не говоря ни слова, берет один из ящиков. Его молчание, скрытое лицо и сама его внезапность вызывают животный ужас. Я инстинктивно отступаю еще на шаг, сердце стучит где-то в горле.

— Мартин, — снова начинаю я, — мне кажется…

Но не успеваю я договорить, как из-за повозки появляется второй мужчина, почти копия первого. Такой же высокий, в таком же грязном плаще. Они двигаются синхронно, беззвучно, как тени, четко зная свои цели. Они окружают меня.

Ледяной комок страха сдавливает горло, перехватывая дыхание. Я пячусь к двери, судорожно ища глазами стражу. Они должны уже вернуться, но они еще слишком далеко. Они стоят у ворот, спиной ко мне, и переставляют мешки с зерном.

— Стража! — пытаюсь крикнуть, но голос срывается в хриплый шепот. В горле пересыхает.

Второй незнакомец оказывается рядом в долю секунды, словно он материализовался из воздуха. Его рука в грубой кожаной перчатке, с силой, от которой у меня хрустнули зубы, зажимает мне рот, заглушив любой звук.

Я пытаюсь укусить его, почувствовав на языке противный вкус грязной кожи и пота, но хватка лишь усиливается, боль пронзает челюсть. Первый мужчина хватает меня сзади, обхватив руки так, что кости трещат.

Паника, острая и слепая, ударяет в голову. Кровь гудит в ушах. Я извиваюсь, как рыба на крючке, брыкаюсь, пытаюсь ударить головой, пятками, но все бесполезно. Их руки как железные капканы. В глазах темнеет от ужаса и нехватки воздуха, в носу щиплют предательские слезы.

Краем затуманенного зрения вижу перепуганного Мартина. Он стоит как вкопанный, его лицо искажено гримасой чистого ужаса и полнейшей беспомощности. Он не нападает, но и не бросается на помощь. Он просто смотрит на происходящее, и в его взгляде читается отчаяние.

— Держи ее крепче! — раздается низкий, хриплый приказ.

Мне набрасывают на голову что-то тяжелое, грубое и пропахшее землей, и потом. Плотная ткань прилипает к лицу, в нос и рот ударяет удушливый запах пыли, плесени. Я задыхаюсь, мир сужается до темноты, паники и этого ужасного запаха. Меня грубо тащат по земле, камни и сухая трава впиваются в спину через тонкую ткань платья. Потом двое мужчин поднимают меня и с размаху швыряют на деревянный пол повозки. Удар о жесткие доски отзывается острой болью в боку и плече. Сверху наваливается что-то тяжелое и грубое, вероятно, тот же брезент. Меня придавливает, становится нечем дышать.

Сердце бешено колотится, готовое вырваться из груди. Я пытаюсь кричать, звать на помощь, но звук теряется в толстой ткани, превращаясь в глухое, бессильное мычание.

Сквозь грохот колес, звон в ушах и собственное прерывистое, задыхающееся дыхание я улавиваю обрывки фраз:

— Куда проще, чем думалось…

— Стражники-то смотрят не туда, идиоты… столько человек, а толку никакого. Собака на цепи и то лучше охраняет.

— Молчи, дурак! Гони быстрее!

И потом голос Мартина. Тихий, прерывистый, полный настоящего отчаяния:

— Вы же сказали… только напугать… Вы обещали не причинять ей вреда! Я не для этого…

В ответ раздается грубый, презрительный смех.

— Заткнись, калека. Теперь твоя очередь молчать, если жизнь дорога. Сиди и не отсвечивай.

Повозка набирает скорость, увозя меня в неизвестность, в кромешной тьме мешка. В этой давящей черноте, под грузом брезента, я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти до крови впиваются в ладони.

Первоначальный слепой страх постепенно сменяется леденящей яростью. Эмма. Это она. Но я знаю, что Мартин не добровольный предатель, а пешка. И, возможно, он единственный, кто знает хоть часть правды.

Сквозь грохот колес, сквозь толщу мешка и брезента до меня доносится отдаленный, но яростный крик. Он такой громкий, такой полный неподдельной боли, отчаяния и гнева, что на мгновение перекрывает все остальные звуки.

Джонатан… и он кричит мое имя.

Джонатан

Кровь стучит в висках, сливаясь с дробным стуком копыт моего скакуна. Я гоню его так, будто за нами гонится сама смерть. Возможно, так оно и есть. Впереди, на грязной дороге, пылит ничем не примечательная повозка. Но я знаю. Я чувствую кожей, что Амелия в ней. Каждым мускулом, каждым когтем дракона, что рвется наружу. Она там.