Я слушаю, пытаясь осмыслить услышанное, как вдруг тьма снова приходит в движение. Не та, что от недостатка света, а другая, более густая, маслянистая, живая. Она сгущается у меня за спиной, нарастает, как волна, и затем накрывает нас с головой.

Я захлёбываюсь ею, ничего не вижу, не слышу. Магия бьёт из меня слепой, неконтролируемой вспышкой, отбрасывая меня назад.

Когда зрение возвращается, я лежу на холодном полу одна. Света нет. Стена из магии исчезла.

Исчез и он. Мужчина. Бесследно. Словно его и не было.

Я сижу на полу в полной тишине, в кромешной тьме, и чувствую, как дрожь пробегает по всему телу. Кот тычется мне в щёку мокрым носом.

— Ну и ночка, — философски замечает он. — Полный абсурд. И темно. Очень темно.

Альберт молчит. Наверное, тоже в шоке.

А у меня в голове стучит только одно имя. Эмма. Моя сестра. Но зачем ей это?

Амелия

Сознание возвращается ко мне медленно, нехотя. Я чувствую тяжесть в конечностях, тупую, ноющую боль в висках, слабость, разлившуюся по всему телу.

Я лежу на своей кровати, укрытая шерстяным пледом. Его грубая шерсть щекочет подбородок. Я не помню, как оказалась здесь. Последнее воспоминание — леденящий холод каменного пола под щекой и абсолютная, всепоглощающая тишина, наступившая после исчезновения того человека.

Я медленно открываю глаза. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в ставне, режет глаза, заставляя зажмуриться. Пылинки танцуют в золотистом свете, такие беззаботные. Как будто прошлой ночью ничего не произошло.

— Ты… ты в порядке? — в воздухе прямо над кроватью колышется прозрачное пятно, постепенно принимая смутные очертания Альберта. Его голос звучит виновато и испуганно. — Я… я попытался тебя перенести. Надеюсь, не напугал. Ты была без сознания, а на полу так холодно…

Я с трудом приподнимаюсь на локтях. Голова кружится.

— Спасибо, Альберт, — мой собственный голос звучит хрипло и непривычно тихо. Я протираю ладонью лицо, пытаясь стереть остатки сна и ужаса. — Что… что это было? Ты видел? Он исчез. Просто растворился, а потом…

Пятно Альберта колышется ещё сильнее.

— Не знаю, Амелия. Честно, не знаю, — его шёпот становится едва слышным, полным благоговейного ужаса. — Я видел нечто подобное впервые. Эта тьма… она словно была живой. Она дышала. И она забрала его. Это не магия, которую я знаю. Это что-то другое. Древнее. Тёмное.

По спине пробегает холодок. Я сбрасываю плед и встаю с кровати. Ноги подкашиваются, но я цепляюсь за спинку кровати, заставляя себя выпрямиться. Нельзя поддаваться страху. Надо двигаться. Что-то делать. День должен продолжаться.

— Альберт, я знаю, что сейчас не самое время, но нам надо что-то приготовить, — касаюсь живота и он тут же отзывается протяжным стоном. — И надо убраться, — говорю я больше для себя, чем для него. — После… после того беспорядка.

— Приготовить? Но Марта… она же уже, — он поворачивается в сторону и я замечаю поднос с еще парящей кашей.

— Откуда? — не сдерживаю удивления, но подхожу ближе. Вдыхаю сладковатый аромат и отправляю первую ложку в рот. Нежный молочный вкус обволакивает все внутри. — Это так… так… вкусно! — уплетаю все до последней ложки, чувствуя постепенное насыщение и прилив сил.

— Ну вот и отлично! — вскрикивает Альберт. — Теперь точно можно за уборку! Ну, и шороху они вчера навели!

Я механически беру веник и совок и иду в ту самую палату. Воздух в ней до сих пор кажется густым и спертым, пахнет озоном и чем-то пригоревшим. Я подметаю осколки разбитой вазы — наверное, задела её вчера во время… во время всего этого. Каждый звон осколка о совок отдаётся в висках. Руки дрожат. Я делаю глубокий вдох и заставляю себя работать медленнее, тщательнее. Вытираю пыль с подоконника, поправляю простыни на кровати, хотя они и так были чистыми. Это успокаивает. Привычные действия, знакомый ритм.

— Ты метаешься как шальная, — ворчит кот, пока я иду на кухню и наливаю ему в блюдце немного воды. — Успокойся. Сядь. Отдохни. Выпей валерьянки. Ой, то есть чаю. Ромашку. У тебя глаза по пять монет.

— Мне нужно привести в порядок еще одну палату, — говорю я, отрезая себе кусок черствого хлеба, взявшегося из ниоткуда. — На западе. Там окно совсем разбито.

— Ей нужен отдых! — обращается кот к Альберту. — Скажи ей! Посмотри на неё! Она на нервах, как струна!

— Ты и правда вся на нервах, — вздыхает доктор. — Амелия, может, правда, присядешь?

Но я их почти не слышу. В голове, как заевшая пластинка, крутится одна и та же мысль. Зачем? Зачем Эмме всё это? Зачем подсылать ко мне этих людей?

Что я такого сделала? Я же ушла. Я отказалась от всего — от титула, от положения, от семьи… от него. Я живу здесь, в этой развалюхе, одна. Я не претендую ни на что. Чего она боится? Что я могу сделать?

Я намываю первую попавшуюся тарелку с такой яростью, что чуть не разбиваю её.

— Чтобы избавиться от тебя, — тихо говорит Альберт, явно прочитав мои мысли. Его голос звучит прямо у моего уха, заставляя вздрогнуть. — Окончательно. Чтобы убедиться, что ты не вернёшься.

— Но я же и так ушла! — вырывается у меня. Я с силой ставлю миску на стол. — Я здесь! Я не претендую ни на что! Чего она боится? Чего ей ещё от меня нужно? Джонатан? Я и так его прогнала!

— Может, ты что-то имеешь? — предполагает Альберт. Его размытый силуэт следует за мной по пятам, пока я выхожу из кухни. — Что-то, что принадлежит ей? Или что может ей навредить? Документы? Письма?

Я безнадёжно махаю рукой, направляясь к западной палате.

— Ничего у меня нет. Только эта развалюха, — я останавливаюсь и смотрю на свои руки, — и… это. Но она не знает. Не может знать.

— Может, ты не та, за кого идёт бой? — голос Альберта звучит задумчиво. — А просто разменная монета в чужой игре. Угроза её положению. Напоминание о том, что было. Или, может, ты раскрыла еще не все свои тайны? Может, эта больница… может, именно в ней есть то, что так нужно твоей сестре?

От этих слов становится ещё холоднее. Весь день я хожу как в воду опущенная, при каждом скрипе половиц вздрагиваю, ожидая нового подвоха, нового нападения из тени. Но день проходит на удивление спокойно. Слишком спокойно. Настолько, что даже эта умиротворяющая тишина кажется зловещей.

К вечеру, когда солнце начинает клониться к закату, окрашивая небо в кроваво-красные и лиловые тона, я слышу далекий, но отчетливый стук, от которого замирает сердце. Он становится все ближе. Четкий, размеренный, не скрываемый топот копыт. Это не одинокий всадник. Несколько. Целый отряд. Они скачут сюда. Целенаправленно. Не сбавляя хода.

Ледяной комок страха сжимается у меня в желудке, перехватывает дыхание. Я замираю посреди коридора с тряпкой в руках, вся превратившись в слух. Кровь стучит в висках в такт этому зловещему стуку.

— Думаешь, снова ее проделки? — шепчет Альберт, и его присутствие ощущается прямо у моего плеча. — Прислала кого-то… с официальным визитом?

— Нет, — выдыхаю я, и почему-то это знание приходит ко мне само собой. — Она предпочитает играть грязно. С помощью теней, чужими руками. Это… это что-то другое.

Топот становится всё ближе, громче. Вот уже слышен храп разгоряченных лошадей, скрип кожаных седел, лязг металла. Они останавливаются прямо у ворот. Раздаются грубые голоса, приказы.

Сердце колотится где-то в горле. Я медленно опускаю тряпку. Затем направляюсь к выходу. Не бегу, не прячусь. Я выхожу во двор, навстречу тому, кто приехал. Ветер треплет мои растрепанные волосы и подол старого платья, заставляет ежиться от прохлады. Я чувствую, как по рукам пробегают мурашки, и глубоко внутри, в самой сердцевине, загорается знакомое, тревожное покалывание. Магия просыпается, отвечая на опасность, на вызов, на адреналин, что пульсирует в крови.

Я останавливаюсь посреди двора, прямо напротив распахнутых ворот. Мои босые ноги твердо стоят на прохладной земле. Руки сжаты в кулаки по бокам. Я поднимаю подбородок и смотрю на всадников, застывших в золоченой рамке заката.