Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

— Но он…

— Он поступил ужасно. Я с тобой согласен, но посмотри на него сейчас, — доктор указывает в окно. — Он стоит под дождем, не пытаясь укрыться, не пытаясь войти без разрешения. Разве это поведение человека, которому все равно?

Я закрываю глаза, чувствуя, как к глазам подступают предательские слезы.

— Почему это должно меня волновать?

«Потому что ты все еще любишь его», — шепчет мне сердце.

Потому что ни одна измена не может убить чувство, которое жило в тебе годами, за считанные дни.

— И вообще, он здесь только потому, что ему нужен его брат.

— Конечно-конечно. Брат, которого он мог забрать у тебя и силой, — смеется Альберт.

В этот момент возвращается кот, неся в зубах огромный фолиант в кожаном переплете. Он с грохотом бросает книгу на стол, поднимая облако пыли.

— Вот, — фыркает он. — Готов поспорить, что ты даже не сможешь ее открыть.

Я подхожу к столу и осторожно касаюсь обложки. Кожа теплая под пальцами, будто живая. На мгновение мне кажется, что книга… пульсирует.

— Что это? — спрашиваю я, чувствуя странное покалывание в кончиках пальцев.

Альберт улыбается своей призрачной улыбкой.

— Твой первый урок. И, возможно, ключ к пониманию того, что происходит между тобой и больницей.

Я бросаю последний взгляд в окно. Джонатан все еще там. И я не знаю, что страшнее. То, что он может уйти… или то, что он может остаться.

Амелия

Я стою перед древним фолиантом, положив ладони на его потрескавшуюся кожаную обложку. Книга холодная под пальцами. Тяжелая, будто налитая свинцом, и от нее исходит слабый запах старого пергамента и чего-то еще. Может быть, сушеных трав, а может, и крови. Мои пальцы скользят по замысловатым узорам на переплете, и я замечаю, как они странно переливаются при свете керосиновой лампы.

— Ну что, готова признать свое поражение? — кот лениво облизывает лапу, устроившись рядом на столе. Его единственный желтый глаз сверкает насмешливо в полумраке комнаты. — Может, попробуешь плюнуть на нее? Или потанцевать с бубном вокруг? Я слышал, это помогает в особо запущенных случаях.

Я игнорирую его колкости и снова пробую приподнять массивную обложку, чувствуя, как напрягаются мышцы предплечья. Книга не поддается, будто намертво срослась своими пожелтевшими страницами.

Издалека доносится слабый стон Серафима. Его состояние ухудшается с каждой минутой. Как бы я ни старалась оказать ему помощь, но его рана ведет себя довольно странно.

Альберт парит рядом, его прозрачные пальцы нервно теребят края сюртука.

— Амелия, сосредоточься. Ты должна почувствовать связь с книгой, а не просто пытаться открыть ее физически, — его голос дрожит от волнения, и пенсне постоянно сползает с носа.

Я закрываю глаза, пытаясь уловить то неуловимое ощущение, которое возникало, когда больница отвечала на мои эмоции. Но в голове только обрывки мыслей.

Джонатан под дождем, черные прожилки на коже Серафима, насмешливый взгляд кота…

— Браво, — кот аплодирует лапой. — Лучшее шоу сезона на звание самой запущенной магии.

— Подвал! — вырывается у меня, и я тут же хватаю со стола маленький ржавый ключик, который почему-то лежал прямо передо мной. Не задумываясь, выбегаю в коридор, услышав за спиной возмущенное мяуканье кота:

— Эй! Куда это ты собралась? Дождь же на улице!

Но я уже мчусь по длинному коридору, мои босые ноги шлепают по холодным половицам. Сердце колотится так сильно, что кажется, вот-вот вырвется из груди. Дождь хлещет по лицу, когда я выскакиваю наружу, мгновенно промокая до нитки. Ветер воет, как раненый зверь, растрепывая мои волосы и заставляя глаза слезиться.

И тут я вижу его. Джонатан. Он все еще стоит под старой яблоней, неподвижный, как статуя. Дождь стекает по его лицу, но он даже не моргает. Наши взгляды встречаются на мгновение. В его золотых глазах я читаю что-то неуловимое, какую-то смесь боли и решимости. Я резко отворачиваюсь и толкаю каменную глыбу, где скрывается едва заметный замок.

Ключ входит туго, и мне приходится приложить все силы, чтобы провернуть его. С противным металлическим скрипом люк наконец открывается, выпуская волну затхлого воздуха, пахнущего плесенью, травами и чем-то еще, чем-то живым, пульсирующим, почти осязаемым.

Дрожащими руками я зажигаю свечу, которую Марфа сунула мне в руки перед выходом. Пламя колеблется, отбрасывая дрожащие тени на стены подвала. Свет выхватывает из темноты стеллажи с банками, где в мутной жидкости плавают странные коренья, старую ступку, покрытую блестящим налетом, и массивный дубовый ящик с множеством выдвижных отделений.

— Записи… они должны быть здесь… — шепчу я себе, начиная лихорадочно перебирать содержимое ящиков. Пальцы скользят по пожелтевшим пергаментам, некоторые из них рассыпаются от прикосновения, пока мое внимание не привлекает маленький клочок бумаги с дрожащим почерком: «Кровь Леврейн — ключ от всего. Книга откроется, если…»

Остальное стерто временем, но этого достаточно. Я хватаю бумагу и бегу обратно, чувствуя, как дождь смешивается со слезами на моем лице. Сердце колотится так сильно, что кажется, вот-вот вырвется из груди.

— Я нашла! — врываюсь я в палату, но Альберт тут же шикает на меня, указывая на бледного, как полотно Серафима. Его дыхание поверхностное, а по венам уже ползут черные прожилки.

Не теряя ни секунды, я подбегаю к книге, разворачиваю смятый пергамент и, не задумываясь, прикусываю палец. Капля крови падает на кожаную обложку…

И происходит чудо.

Книга вспыхивает золотым светом, таким ярким, что мне приходится зажмуриться. Через секунду я снова открываю глаза, страницы сами листаются, пока не останавливаются на нужном месте: «Спасение отравленного».

Кот подпрыгивает на месте, его шерсть встает дыбом:

— Что это было⁈ Я триста лет живу в этой больнице и никогда не видел ничего подобного!

Альберт смотрит на меня с гордостью и каким-то странным облегчением.

— Ты справилась, дитя. Я знал, что у тебя получится.

— Я только открыла ее, — шепчу я, уже вчитываясь в пожелтевшие страницы. Но кот не унимается.

— Ты же не собираешься следовать тому, что там написано? Это же может быть опасно! — его голос неожиданно потерял всю свою привычную иронию.

Я поворачиваюсь к нему, чувствуя, как в груди закипает что-то горячее и твердое.

— А что ты предлагаешь? Оставить его умирать? Ты же видишь, что того, что мы сделали недостаточно. Это дает лишь временный эффект.

— А если от этого рецепта он умрет быстрее? Ты готова взять на себя такую ответственность? — кот нервно бьет хвостом по столу.

Альберт вмешивается, указывая на Серафима.

— Он умрет в любом случае, если мы не поможем. Посмотри на него! Какой смысл оттягивать, если, используя книгу, мы можем хотя бы попытаться ему помочь?

Действительно. Альберт прав. Состояние пациента ухудшается на глазах. Его пальцы судорожно сжимают простыню, а на лбу выступают капли холодного пота. Но кот не сдается.

— Но если что-то пойдет не так, его смерть будет на твоей совести!

— Ты уже говорил, что он должен умереть, но он все еще жив, — парирую я, чувствуя, как во мне растет какая-то новая, незнакомая уверенность.

— Это абсурд! — фыркает кот, но я уже не слушаю.

— Это шанс, — твердо говорю я и поворачиваюсь к Альберту. — Готовьте травы. Мы будем его лечить.

Кот плюхается на стол, драматично закатывая глаза.

— Ну все. Теперь мы точно все умрем.

Но я уже не обращаю внимания на его ворчание. Мои пальцы скользят по страницам древнего фолианта, выискивая нужные ингредиенты. Где-то на задворках сознания я понимаю, что стою на пороге чего-то важного, чего-то, что изменит все. Но сейчас есть только одно, что действительно важно — жизнь, висящая на волоске. И я сделаю все, чтобы ее спасти.

Потому что, нравится это коту или нет…