Проходит час. Два. Жар у девочки постепенно спадает, дыхание становится ровнее. Она засыпает глубоким, исцеляющим сном. Лира опускается на колени у кровати и плачет. Беззвучно, от облегчения.

— Спасибо, лекарыня, — вытирает она слёзы оборванным рукавом. — Только у меня… у меня нечем заплатить. Мы с мужем потеряли дом после паводка, живём сейчас в сарае… Я готова работать. Кем угодно. Убирать, стирать…

Я смотрю на её измождённое лицо, на спящего ребёнка, и что-то сжимается у меня внутри. Эта женщина, её беда… вот она, настоящая, простая и ужасающая. Рядом с ней все «Сердца Пламени» и драконьи интриги кажутся чем-то далёким и почти нереальным.

— Оставайтесь здесь. Вы, ваш ребенок. Если хотите, то и ваш муж, — говорю я, и решение приходит само собой, ясное и неоспоримое. — Здесь есть комната. Будете помогать по хозяйству. Платить мне вам нечем, но зато у вас будет кров и еда. У нас здесь не отель, но достаточно спокойно.

Лира смотрит на меня, и в её глазах зажигается такой свет, что моё собственное сердце сжимается от щемящей боли. Простая человеческая благодарность.

— Спасибо… Спасибо! — она целует край моего платья. — Вы… вы как она. Старая целительница. Лаврейн.

Я замираю. Джонатан в углу резко выпрямляется. Серафим делает шаг вперед.

— Вы… вы знали мою бабушку? — не веря своим ушам, спрашиваю я.

Лира кивает, усаживаясь на край стула рядом с кроватью дочери.

— Моя бабушка, Флора, работала здесь медсестрой, когда больница ещё работала. Когда сюда приезжали люди со всего света за помощью. Она часто рассказывала о госпоже Лаврейн. Говорила, что у неё был дар. Не только лечить. Она могла… усмирять огонь, она была одним целым с этой больницей. А еще она говорила, что старуха хранила тут, какую-то свою большую тайну. Что-то очень ценное. Говорила, будто бы старуха прятала «Сердце Пламени».

У меня перехватывает дыхание. Я чувствую, как взгляд Джонатана впивается в меня.

— Сердце Пламени? — переспрашиваю я, боясь спугнуть этот миг. — Вы уверены?

— Да, — Лира понижает голос, словно боясь, что её услышат стены. — Говорила, это такая штука, древняя. Вроде артефакта. Он даёт власть над самым что ни на есть настоящим огнём. Но только тому, кто его… истинный хозяин. Кому он подчинится. А всех остальных он спалит дотла. Бабушка говорила, что госпожа Лаврейн спрятала его, чтобы он не попал в дурные руки. А куда не знала. Она говорила, что старуха никому не доверяла.

Она умолкает, устало вытирая лицо. Её история рассказана. Просто как семейное предание. Как сказка, которую рассказывают у очага.

Я смотрю на Джонатана. Его лицо ничего не выражает, но я вижу бурю в его золотых глазах. Легенда подтвердилась. Из уст простой женщины, чья бабушка когда-то мыла полы в этих коридорах и меняла повязки.

— Спасибо вам, Лира, — говорю я, и мой голос звучит ровно. — Отдохните. Вы в безопасности.

Я выхожу из палаты. Джонатан следует за мной. Мы останавливаемся в пустом коридоре.

— Истинный хозяин, — тихо повторяет он слова Лиры. — «Даёт власть над огнём». И твоя сестра готова убить за это.

Я смотрю на свои руки. Руки, которые только что лечили ребёнка. Руки, которые могут светиться и, как оказалось, могут усмирять пламя. Бабушка знала. Она всё знала. И она оставила это мне. Не моей сестре, а мне.

— Значит, это правда. Не легенда, — шепчу я. — И это здесь.

Джонатан смотрит на меня, и в его взгляде уже нет нетерпения. Есть решимость.

— Тогда мы найдём это первыми. И решим, что с этим делать. Вместе.

Я киваю и впервые чувствую не страх, а странное, растущее чувство ответственности. Это моё наследие. Моя больница. Моя тайна. И моё решение.

Амелия

Слова Лиры все еще горят в ушах, как тлеющие угольки. «Сердце Огня». Не абстрактный артефакт из легенд, а реальность, спрятанная где-то здесь, в стенах, которые стали мне домом. И я — ключ. Последняя Лаврейн.

Воздух в подвале густой, пропитанный запахом старой бумаги, сушеных трав и чего-то еще. Остротой пробужденной магии и напряженным молчанием, висящим между тремя нами. Вернее, четырьмя, если считать кота, который умывается на ступеньках с видом полного безразличия ко всем «глупостям двуногих».

Я сижу за столом, передо мной распахнутый фолиант. Страницы испещрены не только знакомыми рецептами, но и сложными схемами, кругами с непонятными символами, которые я всегда пропускала, считая их теоретическими изысками или аллегорическими картинками.

Джонатан стоит по другую сторону стола, его могучая фигура кажется еще более массивной в тесноте подвала. Он смотрит на книгу, затем на меня, его золотые глаза горят холодным огнем решимости.

А между нами Серафим. Он прислонился к стеллажу с банками, его бледное лицо освещено мерцающим светом магической лампы, которую я сумела зажечь своей магией. Он не пытается подойти ближе, не пытается взять книгу. Он просто смотрит.

— Семь печатей, — произносит он наконец, и его голос, обычно полный яда или насмешки, теперь звучит ровно и деловито. — Классическая защита высшего порядка. Твоя бабушка. Она использовала их.

— С чего ты так решил? Откуда ты вообще все это знаешь?

— Вот это, — его указательный палец ложится на узор на полях. — Я уже видел такое. Я много изучал эти легенды и давно подозревал, что рождены они не на пустом месте.

— И ты знаешь, что это? — спрашиваю я, и мой голос звучит хрипло от волнения.

— Я знаю теорию, — поправляет он. — Каждая печать это не просто замок. Это испытание. Испытание для тех, кто ищет то, что защищено. Они проверяют не силу, а… качества. Те самые, которые необходимы хранителю.

Джонатан хмурится. В его взгляде видно скепсис, но у нас нет другого выбора.

— Испытания? И с чем же они по-твоему связаны?

Серафим указывает длинным пальцем на первый символ в круге. Стилизованное изображение двух переплетенных рук.

— Печать доверия. Без него нельзя даже прикоснуться к двери, за которой скрыто остальное.

Затем его палец скользит к следующему символу. Пылающее сердце, пронзенное мечом.

— Мужество. Потому что то, что внутри, может испугать. Третий символ — весы в идеальном равновесии. Справедливость. Сила не должна служить злу. Четвертый — раскрытый свиток. Знания. Чтобы понимать, с чем имеешь дело. Пятый — дерево с мощными корнями. Преданность. Вера в свое дело и тех, кого защищаешь. Шестой — росток, пробивающийся сквозь камень. Надежда. Даже в самой темной ночи. И седьмой…седьмой символ просто пустой круг.

— Что это? — не удерживаюсь я.

Серафим на мгновение задумывается.

— Истинность, — говорит он. — Подлинность намерений. Печать, которую нельзя обмануть. Она откроется только тогда, когда все остальные будут сняты, и только перед тем, кто прошел все испытания без самообмана.

Я смотрю на эти символы, и у меня перехватывает дыхание. Это не просто заклинания. Это… моральный кодекс. Завещание бабушки, вплетенное в саму защиту артефакта.

— И как мы их снимем? — спрашивает Джонатан. Его практичный ум сразу переходит к действию.

— Думаю, ключ в тебе, — Серафим смотрит на меня. — И, возможно, в вас обоих. Артефакт был разделен между родами. Логично предположить, что и испытания должны пройти оба наследника.

Он подходит ближе, и осторожно, почти с благоговением, проводит пальцем по странице.

— Смотри. Каждая печать активируется не заклинанием, а… действием. Поступком. Верным выбором в верный момент. Первая… — он смотрит на Джонатана, затем на меня. — Доверие. Вы должны доказать, что доверяете друг другу. Безоговорочно. Прямо сейчас.

Мы с Джонатаном смотрим друг на друга. Воздух сгущается. Слишком многое произошло между нами. Слишком много ран, слишком много невысказанных обид. Доверие? Мы только-только начали выстраивать его заново, и оно все еще хрупкое, как первый лед.

— Как? — тихо спрашиваю я.

— Могу предположить, что это зеркальное заклинание, — говорит Серафим. — Очень старое, очень простое и очень опасное. Оно создает ментальную связь между двумя людьми. Краткую. Но в этот момент вы будете беззащитны друг перед другом. Вы сможете почувствовать… все. Страхи. Сомнения. Боль. Если хоть у одного из вас будет хоть капля неискренности или желания закрыться заклинание не сработает. А может, и сработает, но вывернет ваши души наизнанку.