Он медленно оборачивается. Его улыбка ядовита.

— Боишься конкуренции, братец? Вдруг я окажусь лучше тебя?

— Заткнись.

— А когда спал с её сестрой, не боялся конкуренции? — его голос тише, но каждое слово — как яд.

— Ты ничего не знаешь! — рывком оказываюсь перед ним.

— Я знаю правду, Джонатан. Ты сам мне рассказал о том, как вернулся из ее покоев.

— Это ничего не доказывает!

Замахиваюсь. Он инстинктивно прикрывает лицо. Но в этот миг я слышу тихие, узнаваемые шаги. Её шаги.

Замираю. Рука застывает в воздухе. Вижу в стекле свое искаженное яростью лицо. Отступаю. Опускаю руку.

Не хочу, чтобы она видела меня таким. Не хочу ее разочарования. Даже сейчас. Особенно сейчас.

— Джонатан, поторопись во всем разобраться, пока не стало слишком поздно.

— О чем это ты? — чуть ли не рычу, но старательно скрываю свое состояние.

— О том, что после случившегося в день вашей свадьбы, у меня есть все шансы на то, чтобы…

— Серафим! — взрываюсь, чувствуя, как магия начинает пульсировать в венах.

— Я тебя предупредил, а дальше дело за тобой.

Серафим медленно отступает, понимающе ухмыляется и уходит, оставив меня одного с моей яростью и болью.

Амелия

Солнце слепит глаза, но я стараюсь не щуриться, сосредоточившись на Серафиме. Вернее, на том, что он говорит. Его голос ровный, спокойный, но моё внимание упрямо уплывает туда, на крышу беседки.

Джонатан.

Он там. Высоко. Неуклюже переставляет ноги по скрипучим доскам. Я вижу, как он тянется за черепицей, как молоток выскальзывает из его потных пальцев и с глухим стуком падает вниз. Всё его тело дёргается вперёд, к краю, инстинктивно пытаясь поймать ускользающий инструмент.

Моё собственное сердце замирает на секунду, а ноги сами по себе делают шаг в его сторону, чтобы помочь. Но я останавливаюсь. Сжимаю кулаки.

Он сам виноват. Сам сделал свой выбор. Сам предал меня. Пусть теперь чинит эту проклятую крышу, если ему так уж надо быть полезным.

— Амелия, сосредоточься, — мягко, но при этом не менее настойчиво говорит Серафим.

Я вздрагиваю и возвращаюсь к реальности. Его холодные пальцы касаются моих рук, поправляя их положение. Его прикосновение лёгкое, профессиональное, но почему-то оно заставляет меня напрячься.

— Магия — это не сила, это воля, — объясняет он, и его глаза, такие похожие на глаза Джонатана и такие разные, смотрят на меня с невозмутимым спокойствием. — Ты не толкаешь её. Ты её направляешь. Дыши. Почувствуй её течение. Оно исходит изнутри.

Я закрываю глаза, пытаясь сделать всё, как он говорит. Дышу. Представляю себе тот светящийся поток, что рвётся наружу. Пытаюсь его обуздать, сделать послушным.

— Хорошо, — одобряет он. — А теперь… давай я покажу тебе кое-что интересное.

Он встает за моей спиной. Настолько близко, что я чувствую тепло его тела, слышу его ровное дыхание где-то у самого уха, и мне становится не по себе. Кожа покрывается мурашками. Я откашливаюсь, делая шаг вперёд, но он не отступает.

— Представь, — его голос звучит почти как шепот, — что может случиться с Джонатаном там, наверху. Прямо сейчас.

Мысли, одна страшнее другой, сами заполняют мою голову. Я боюсь, что он поскользнется. Что старая древесина проломится. Что он сорвется с этой высоты и разобьется…

Серафим тихо усмехается, словно прочитал мои мысли. И в следующую же секунду я вижу, как он вытягивает руку вперед, ухмыляется, и нога Джонатана, как по заказу, соскальзывает с края. Он резко заваливается назад. Его руки взметаются вверх, пытаясь ухватиться за пустой воздух.

Я зажмуриваюсь, инстинктивно вытягивая руку вперёд, словно это может ему помочь. Сердце бешено колотится в груди.

— Смотри, Амелия, — шепчет Серафим прямо у моего уха.

Я открываю глаза. И замираю.

Джонатан не упал. Он завис в нескольких десятках сантиметров над землёй в неестественной, почти лежачей позе, словно так и было задумано. Его глаза широко раскрыты от шока, а потом в них вспыхивает ярость. Он поворачивает голову в нашу сторону.

— Может, отпустите? — его голос звеняще-резок, полон унижения и гнева.

— Это не я тебя держу, братец, — Серафим произносит сладко, но его пальцы сжимают моё запястье так, что кости ноют. — А твоя невеста.

— Я не его невеста! — говорю я довольно резко, опуская руку и разжимая пальцы.

Джонатан тут же падает на землю с глухим, тяжелым ударом. Он издаёт сдавленный стон, кувыркаясь в траве.

Я не смотрю на него. Вместо этого я хватаю Серафима за руку выше локтя и чуть ли не тащу за собой в больницу.

— Нам нужно обработать твою рану, — говорю я безразличным тоном, вталкивая его в палату.

— Но она почти…

— Садись.

Он садится на кушетку, и я принимаюсь разбинтовывать. Пальцы дрожат, и я злюсь на себя за это. Я срываю старую повязку… и замираю.

Рана… почти исчезла. На её месте — гладкая, розовая кожа. Лишь едва заметный шрам напоминает о недавней травме.

— Ты выздоровел, — говорю я, и мой голос звучит плоско. — Тут больше ничего не нужно делать. Можешь уходить.

Я отворачиваюсь, чувствуя странную, сосущую грусть под ложечкой. Всё кончено. Если Серафим уйдет, то Джонатану незачем больше здесь оставаться. Им обоим.

— Не забудь забрать Джонатана, — добавляю я, глядя в пыльное окно.

Серафим молчит с минуту, а потом тихо смеётся.

— Сомневаюсь, что он уйдёт.

Я оборачиваюсь, хмурясь.

— Что ты имеешь в виду? Опять скажешь, что ему нужна моя магия?

— Она правда ему нужна, — говорит Серафим, и его лицо становится серьезным. — С ее помощью он может стать сильнее. Но дело не только в этом.

— А в чём? — не унимаюсь я, чувствуя, как внутри всё сжимается от какого-то смутного предчувствия.

Он пожимает плечами, и на его губах снова играет та загадочная, раздражающая улыбка.

— Кто знает… Может, ему просто нужна именно ты.

Амелия

— Амелия, ты уверена, что не поедешь с нами? — Джонатан смотрит на меня своим непоколебимым взглядом.

— Я четко дала понять, что остаюсь, — говорю твердо, стараясь показать свою решимость, но вот сердце отчего-то сегодня взбунтовалось.

— У тебя еще есть время передумать.

— Мое решение окончательное.

— Значит, вот так?

— Именно! — скрещиваю руки на груди.

Три дня. Прошло уже три дня с того момента, как Серафим поправился, но почему-то для меня они показались как один миг.

Солнце клонится к закату. Джонатан и его брат запрыгивают на коней. Такие высокие, молчаливые, почти одинаково неловкие в этой ситуации. Джонатан больше не оборачивается. Он просто садится в седло, отдаёт четкую команду лошади и увозит с собой клубы пыли. Серафим задерживается на мгновение.

Его взгляд скользит по фасаду больницы, по мне, стоящей в дверях, и на его лице мелькает что-то похожее на… сожаление. Но он лишь кивает и поворачивает коня вслед за братом.

Цокот копыт удаляется все дальше, пока не стихает окончательно. И наступает тишина. Такая оглушительная после их присутствия.

Воздух кажется густым и пустым одновременно. Становится страшно тоскливо.

— Ну что, целительница? — раздаётся у меня за спиной бархатный голос. Кот грациозно обтирается о мои ноги. — Остались только мы с тобой. И… призрак-зануда, конечно же.

— Я не зануда! — возмущенное эхо доносится из глубины коридора. — Я интеллектуал и хранитель знаний!

Я игнорирую их обоих, возвращаясь внутрь. Нужно чем-то занять руки. Чем-то привычным. Я беру тряпку и начинаю стирать пыль с подоконника. Но пальцы сами собой вспоминают то странное ощущение — легкое покалывание, поток энергии. Я замираю, разглядывая крупицы пыли. А что, если…

Сосредотачиваюсь. Вспоминаю все, чему учил меня Серафим в эти дни и представляю, как воздух передо мной колеблется, сметая серые хлопья. Сначала ничего не происходит. А потом — лёгкое движение, едва заметная дрожь. И пыль медленно, лениво сползает с поверхности, обнажая тёмное дерево. У меня получается. Без тряпки, без воды. С помощью одной только… магии.