Это моя больница. И мои правила.

Джонатан

Я стою под ледяными струями дождя, уже не чувствуя холода. Вода просачивается за воротник, стекает по спине, затекает в сапоги. Но это ничего. Я привык к дискомфорту. Гораздо больнее другое. То, как она взглянула на меня минуту назад. Мельком. Мимоходом. Как на чужого.

— Амелия… — ее имя само сорвалось с моих губ, когда она выбежала из больницы. Надежда вспыхнула в груди ярким пламенем. Может быть, ко мне? Может, передумала? Может, поняла, что перегнула палку и решила вернуть меня?

Но нет. Она лишь наклонилась к старому камню у беседки, подняла что-то маленькое и блестящее и тут же скрылась обратно. Ее взгляд скользнул по мне. Растерянный, отстраненный, но все же… Она увидела меня. Это уже что-то.

Я сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Дождь на моем лице заставляет морщиться. Смахивать раздражающие капли.

— Черт возьми, — бормочу я, стирая влагу с лица грубым движением.

Она вскочила так же неожиданно, как и скрылась в этом… подвале. В ее руках клочок пергамента. Пожелтевший, потрескавшийся, но она прижимает его к себе с такой силой, будто в нем ее спасение.

В окнах мелькают тени. Что-то падает с грохотом. Я вздрагиваю всем телом, делаю неосознанный шаг вперед, но останавливаюсь. Она сама сказала мне: «уходить». Она не хочет меня видеть. Я должен уважать ее решение, даже если оно разрывает мою душу.

До меня доносится какой-то шум, следом возня, а потом…

Ее крик. Пронзительный. Испуганный. Настоящий.

Мое тело реагирует раньше сознания. Я бегу к ней, не думая, не рассуждая. Ноги сами несут меня к двери, которая… распахивается передо мной сама, будто ждала.

— Что за…? — не успеваю я закончить мысль, как оказываюсь внутри.

Хаос. Абсолютный хаос.

Только что чистая палата выглядит так, будто через нее пронесся ураган. Повсюду разбросаны бинты, некоторые из них пропитаны чем-то темным и зловонным. Склянки разбиты, их содержимое смешалось в странные узоры на деревянном полу. Воздух густой от запахов горьких трав, эфирных масел и чего-то металлического.

И он. Серафим. Мой брат.

Он стоит у окна, его спина напряжена, а за спиной… за спиной у него крылья. Все еще слабые, надломленные, но настоящие, огромные, переливающиеся в тусклом свете. Его грудная клетка тяжело вздымается, глаза мутные, невидящие. Он не понимает, где находится, кто перед ним и что происходит.

Амелия напротив него. Ее руки вытянуты вперед, пальцы дрожат, но в позе читается невероятная решимость. Она будто пытается удержать невидимую стену между ними.

— Серафим! — мой голос звучит громче, намного резче, чем я планировал.

Он медленно поворачивает голову. Его взгляд скользит по мне, но я не уверен, что он меня узнает.

Амелия вздрагивает, ее глаза такие знакомые, такие родные сейчас широко раскрыты.

— Джонатан… ты… как… — она не может собраться с мыслями.

Я оглядываюсь по сторонам. Где чертов кот? Альберт? Почему она одна? Почему никого нет, когда Амелии требуется помощь?

Мой брат делает неуверенный шаг вперед, в глазах пылает ярость.

Моя рука сама по себе тянется к мечу. Старому фамильному клинку, который не раз спасал мою жизнь.

Амелия вдруг оказывается между нами. Ее пальцы сжимают мою руку на рукояти меча с неожиданной силой.

— Он болен, — ее голос дрожит, но в нем есть сталь. — Он не хочет быть таким. Он борется.

Я чувствую, как ее пальцы… такие маленькие, такие теплые, сжимают мои.

— Он опасен, — отвечаю, глядя в ее карие глаза. — Для себя. Для тебя. Для всех.

— Я вижу, но это лишнее, — она смотрит на мою промокшую одежду, на дрожащие руки. — Джонатан, не смей…

Я выдыхаю, ослабляя хватку. Меч остается в ножнах.

Серафим делает еще один шаг. Его крылья расправляются, взгляд становится осмысленнее, но в нем читается что-то дикое. Как у загнанного зверя.

— Брат, — говорю я тихо, медленно, будто разговариваю с пугливым животным. — Ты помнишь, как мы прятались в саду от наставников? Как ты украл тот пирог с кухни, а мы делили его пополам, сидя на старом дубе? — его крылья слегка дрожат. В глазах мелькает что-то знакомое. — Помнишь, как ты клялся, что никогда не станешь таким как отец? Что будешь лучше?

Глаза Серафима медленно фокусируются. Он смотрит на меня. Действительно смотрит, не куда-то сквозь, а именно на меня.

— Ты… ненавидишь меня, — его голос хриплый, будто скрипят ржавые петли.

Я качаю головой.

— Нет. Я пытался тебя спасти. Даже когда ты предал нас всех. Даже когда…

Амелия смотрит на меня, и в ее взгляде что-то меняется. Что-то тает. Я вижу это, но сейчас не время.

Серафим закрывает глаза. Его крылья медленно складываются, превращаясь обратно в тень, а затем и вовсе исчезая. Он падает на колени, его тело сотрясает дрожь.

Амелия тут же бросается к нему, подхватывая под руку, несмотря на его слабые протесты.

— Легче, легче… Все хорошо. Ты в безопасности.

Я смотрю на нее и не узнаю. Где та робкая девушка, которая краснела при моем появлении? Эта женщина сильная, решительная, уверенная в каждом движении…

— Помоги мне уложить его, — говорит она, и я тут же подхожу, беря брата под мышки. Его тело обжигающе горячее даже через одежду.

Мы укладываем Серафима на кушетку, и я замечаю, как Амелия проверяет его пульс, закатывает рукав, осматривает вены. Профессионально. Уверенно.

— Он стабилизируется. Я обработала его рану, — говорит она наконец. — Но ему нужен покой.

Я киваю, отходя к двери.

— Я… Я пойду.

Она не останавливает меня. Но в ее взгляде я читаю что-то новое. Что-то, чего не было еще час назад.

Я выхожу в коридор. Дождь за окном прекратился, но моя одежда все еще мокрая. Она прилипла к телу ледяной коркой. Я прислоняюсь к стене, чувствуя, как силы покидают меня. Медленно сползаю вниз, пока не оказываюсь сидящим на полу.

Зубы стучат, руки дрожат. Слабость накатывает волной. Веки становятся тяжелыми, неподъемными.

Кажется, что прошло всего одно мгновение, как что-то мягкое и теплое ложится на мои плечи. Плед? Пальто? Неважно. Становится легче. Теплее.

Я пытаюсь открыть глаза, увидеть ее, но не могу. Слишком устал. Слишком измотан.

Последнее, что слышу перед тем, как провалиться в темноту — ее шепот:

— Поспи. Утром у тебя снова появятся силы, чтобы спорить со мной.

Амелия

Я просыпаюсь от острой боли в шее. Глаза слипаются, всё тело ноет, будто меня переехало стадо разъярённых быков. Пытаюсь пошевелить онемевшей рукой, но она не слушается. Кажется, я всю ночь просидела, скрючившись на этом проклятом стуле и уткнувшись головой в край кровати.

— Батюшки, Амелия, что здесь стряслось?

Вздрагиваю от внезапного голоса. Альберт стоит посреди палаты, округлив глаза при виде разгрома. Осколки склянок, разбросанные бинты, опрокинутый стол…

— А вы не помните?

Он осторожно переступает через осколки, глядя на меня с беспокойством.

— Ну, я это… та книга, а потом его крылья и… Все дело в книге! — выкрикивает он.

— Тише вы! — шиплю я, потирая затекшую шею. — Наш пациент уже спит.

Опускаюсь на колени, все еще чувствуя легкое покалывание в руках, и принимаюсь собирать осколки склянок, которые ночью снес своими крыльями Серафим.

Марта появляется в дверях и сразу хватается за голову:

— Амелия, милая, оставь! Я уберу.

— Всё в порядке, я уберу.

— Не утруждайся. Ты же у нас теперь целительница! — гордо выдает она. — А уборку оставь на таких, как я.

Её тёплые руки мягко отстраняют меня от осколков. Альберт нервно потирает лоб, потом поправляет пенсне.

— Амелия, ты это… э-э-э… прости. Просто он как растопырил свои крылья, так я и потерял связь с реальностью.

— Будто она у тебя есть, — раздаётся бархатный голос из-за спины.

Обернувшись, вижу кота, вальяжно входящего в палату. Его единственный уцелевший глаз косится в сторону Альберта с холодным любопытством.