Амелия

Закат заливает двор больницы густым, тёплым светом, и я чувствую, как вместе с уходящим днем из моих плеч уходит и остаточное напряжение. Двор постепенно пустеет. Последние пациенты — мужчина с перевязанной рукой и девушка, прихрамывающая на свежесделанном костыле, — медленно бредут к своим палатам. Воздух пахнет влажной землей, варёной похлебкой и… миром. Простым, заработанным миром.

Мы с Джонатаном стоим на пороге, плечом к плечу. Я ищу глазами Серафима, но его нигде нет. Словно его и не было. У меня осталась лишь лёгкая, колючая радость в памяти и чувство недосказанности.

— Исчез, — тихо говорю я. — Без единого слова.

Джонатан хмыкает, и в уголках его губ играет знакомая усмешка. Он достаёт из своего потертого камзола сложенный вчетверо лист бумаги.

— Кажется, слово всё же было. И не одно. Я нашел это письмо, приколотым к нашей двери. Этот старый… друг, вечно предпочитает исчезать в дымке. Прочтешь его первой?

Я беру лист. Почерк убористый, с резкими завитками.

'Дорогие мои нерадивые ученики (сегодня вы, впрочем, заслужили, чтобы я опустил это определение), но я все же решаю его оставить. Если вы читаете это, значит, я уже в пути. Не ищите. Моя роль здесь сыграна.

Вы, скорее всего, ждёте от меня каких-то объяснений. Почему я помогал? Всё просто. Я знал намного больше, чем когда-либо вам говорил. Но именно мое знание позволило вам найти «Сердце Пламени» и понять всю опасность его силы, если им завладеет тот, кому оно не принадлежит.

Твоя бабушка, Амелия, придумала ритуал печатей, а я нашел записи, как их снять. Есть записи, которые ты можешь найти в библиотеке твоей больницы. Там много интересного, но если ты все же будешь настолько занята, что так и не спустишься туда, то я кратко изложу их суть в этом письме. Когда твоя бабушка решила усыпить больницу, Альберт поклялся наблюдать. Ждать того, кто сможет снять печати не силой, а сердцем. К сожалению, он не мог помочь вам в этой борьбе, так как не знал всего, что было скрыто.

Простите, что не открыл всё сразу. Дорога, которую вы прошли, была вашей собственной. Вы не просто нашли артефакт, вы поняли его суть. И я горд быть свидетелем этого.

Не грустите. Вам и без моего ворчания будет хорошо. Вы есть друг у друга. И у вас есть дом.

Храните его.

Ваш Серафим".

Я дочитываю и не могу сдержать улыбки. Даже в прощании он не смог отказать себе в удовольствии немного подразнить.

— Ну что, «многословный друг»? — спрашиваю я, возвращая письмо Джонатану.

Он пробегает по нему глазами, и я вижу, как исчезает последняя тень непонимания, мучившая его.

— Так он толком ничего и не объяснил… Все, как он любит. Думаю, что единственное, что нам стоит сделать, это посетить библиотеку и найти твое прошлое. Прошлое твоей бабушки, — он убирает письмо. — Но он прав. В главном. Мы нашли свой дом.

Мы снова замолкаем. Его рука находит мою. Его пальцы, шершавые и сильные, осторожно переплетаются с моими. На его запястье и на моём мягко светятся метки. Никаких слов не нужно. Все громкие признания, все клятвы уже остались позади, выстраданные и выговоренные нашими поступками. Его молчание сейчас самая честная речь из всех, что я слышала.

Но он всё же нарушает тишину, и его голос звучит так тихо, что его слышу только я.

— Я искал это всю жизнь, Амелия. Силу. Неуязвимость. Нечто, что позволило бы моему роду выжить. Но я не думал, что «Сердце Пламени» — это ответ, — он поворачивается ко мне, и в его глазах я вижу не дракона, а человека. — Я нашёл то, что искал, не в артефакте. Я нашёл это в тебе. И нашем доме.

Я прижимаюсь к его плечу, чувствуя, как слёзы счастья подступают к глазам.

— И я нашла то, что искала, — шепчу я в ответ. — С тобой.

Кусты сирени у забора неожиданно приходят в движение. Я вздрагиваю. Джонатан мгновенно оказывается передо мной, его меч уже в руке, острием направлен в сторону шума. Всё его тело, как сжатая пружина.

Но из-под ветвей выползает не враг. Это Мартин. Грязный, в рваной одежде, с лицом, искаженным от стыда. Он, не глядя на клинок, падает на колени прямо в сырую землю и склоняет голову.

— Леди Амелия… — его голос срывается. — Прости. Пожалуйста. Я был так глуп!

Я делаю шаг вперёд, но Джонатан легким движением руки останавливает меня, всё ещё не доверяя тому, кто предал однажды.

— Всё в порядке, — тихо говорю я ему.

Подхожу к Мартину и, не думая о платье, опускаюсь на колени рядом с ним. Земля холодная и влажная.

— Встань, Мартин, — говорю я тихо. — Не для этого я возвращала тебе руку.

— Нет! — он трясет головой, не поднимая глаз. — Я не встану, пока ты не выслушаешь! Я готов отдать тебе всё, что у меня есть! Всё!

Дрожащими пальцами он начинает лихорадочно расстегивать ремни своего деревянного протеза. С глухим стуком он сбрасывает его на землю между нами.

— Вот! — он протягивает его мне. — Это единственное, что у меня есть. Оно ничего не стоит, но я готов отдать это, если ты… если ты меня простишь.

Я беру в руки грубый, но добротный кусок дерева и металла. Поворачиваю его, будто оценивая.

— Отличная вещица, — говорю я задумчиво. — Как думаешь, Джонатан? Сможем ли мы ей выкапывать упрямые корни мандрагоры?

Глаза Мартина округляются. Он стискивает зубы, и по его грязным щекам текут слёзы. Он ждал гнева, презрения, но не этого.

— Леди, я… — он замолкает, не в силах вымолвить ни слова.

Я откладываю протез в сторону и мягко касаюсь его плеча.

— Я шучу, Мартин. Никто не будет копать твоим протезом корни мандрагоры. Он не выдержит и пары кустов, но… — я беру его за культю, всё ещё красную от ремней. Он вздрагивает, но не отдергивает руку. Я поднимаю протез и, ловко двигая пальцами, пристегиваю его обратно. — Походи с ним еще, — говорю я, поднимаясь и отряхивая колени. — Так от тебя будет больше пользы. А вскоре, — я оборачиваюсь к Джонатану, — Джонатан выточит тебе новый. Более удобный. Не так ли?

Я вижу, как челюсть Джонатана напрягается. Он всё ещё смотрит на Мартина с холодной яростью, вспоминая его предательство. Но он видит и мой взгляд. Видит, что я не злюсь.

Он с силой вдыхает, словно проглатывая что-то горькое, и кивает, коротко и резко.

— Да. Сделаю.

Мартин поднимает на него глаза, полные невероятного облегчения.

— Спасибо! — вырывается у него. — Я… я знал, что ты сжалишься!

— Я не сжалилась, Мартин, — поправляю я его мягко. — Я просто вижу, что ты не предатель. И даю тебе шанс это доказать. Теперь вставай. Иди, умойся. На кухне тебя накормят.

Он поднимается, неуверенно пошатываясь, ещё раз кланяется и, бормоча слова благодарности, плетётся к больнице.

Я возвращаюсь к Джонатану. Он всё ещё смотрит вслед Мартину с нахмуренным лбом.

— Он не заслуживает твоей доброты, — тихо ворчит он.

— А разве ты заслуживал? — так же тихо спрашиваю я, снова касаясь его руки. — Или я? Мы все заслуживаем второго шанса, Джонатан. Именно этим наш дом и отличается от других.

Он смотрит на меня, и суровость на его лице тает, сменяясь тихим пониманием. Его пальцы снова переплетаются с моими.

Мы стоим так, на пороге нашего дома. Сумерки сгущаются, но они не страшны. Вокруг кипит жизнь. Та, что мы спасли и построили вместе. Вокруг слышны голоса пациентов, смех Лиры, ворчание Альберта, мурлыканье кота.

И где-то в глубине двора, у ручья, пульсирует мягким светом ледяная сфера с моей сестрой внутри. Напоминание о прошлом, которое мы обязательно исцелим. Я закрываю глаза, чувствуя тепло руки Джонатана и ровный, счастливый гул дома.

Джонатан

Я стою у плотницкого верстака, что сколотил своими руками в старой кладовке за кухней. В воздухе витает запах свежей стружки, сушеного чабреца и тёплого хлеба. И это такой привычный и настоящий запах дома. Нашего дома. За окном слышен смех пациентов, лай собаки, которую приютила Амелия, и ровный деловой гул жизни.