Я не могу говорить. Я лишь сжимаю кулаки на его плаще, пытаясь уловить обрывки ускользающего смысла.

— Она… она сама его разломила, — наконец выдыхаю я. — Чтобы спасти. Чтобы он не достался врагу. Одна половина здесь. А вторая… — я поднимаю на него полные слез глаза. — Вторая там, где должно родиться истинное сердце. Где можно… простить.

Я вижу, как он понимает. Не умом, а чем-то более глубоким. Его взгляд становится тяжелым.

— Простить, — повторяет он, и в этом слове вся тяжесть его собственной вины, его борьбы и нашего трудного пути друг к другу.

Вдруг кристалл на пьедестале вспыхивает ослепительно ярким светом. Золотой луч света бьет из него и ударяет мне прямо в грудь, в самое сердце.

Боль. Острая, пронзительная. Но за ней стремительный, всесокрушающий поток тепла. Жизни. Силы.

Я вскрикиваю, и из моих раскрытых ладоней вырывается пламя.

Но это не огонь разрушения. Он не жжет. Он живой, золотой, трепещущий. Он обволакивает мои руки, как теплые перчатки, и я чувствую каждую его частицу. Это сила самой жизни, сила роста и исцеления.

Я смотрю на свое горящее, но не сгорающее тело, на лицо Джонатана, озаренное этим светом. И я все понимаю.

«Сердце Пламени» — это не просто артефакт. Это наследие Лаврейнов. И его вторая половина… она не в лесу и не в земле.

Она во мне.

И она ждет, когда я стану достаточно сильной, чтобы принять ее. Достаточно сильной, чтобы простить. Не только его. Но и себя. И ту одинокую, испуганную девушку, которой я была все эти годы.

Пламя на моих руках медленно гаснет, оставляя на коже легкое золотистое свечение. Я поднимаю взгляд на Джонатана. На его широко раскрытые глаза, в которых читается не страх, а благоговение.

— Может быть, — говорю я, и мой голос звучит странно уверенно, хотя тело становится ватным. Я чувствую, как оно слабеет, но во мне еще есть силы, — вторая половина уже здесь. Может быть, это ты.

Он не отвечает. Он просто смотрит на меня. И в его взгляде все ответы, которые мне нужны.

Амелия

Мир плывет. Я чувствую крепкие руки Джонатана, которые несут меня, чувствую твердую опору его груди. Голова гудит, тело ватное, как после долгой лихорадки. Но где-то глубоко внутри, в самой сердцевине, горит крошечное, неукротимое пламя. Оно согревает изнутри, не давая погрузиться в беспамятство.

— Отпусти, — шепчу я, и мой голос звучит хрипло. — Я могу сама.

Он осторожно ставит меня на ноги, возле входа в больницу, но не выпуская из своих объятий, давая опомниться. Я делаю шаг и замираю, упираясь взглядом в происходящее за воротами.

Очередь.

Не два-три страждущих, как я могла себе представить, а десятки людей. Они теснятся у ворот, их лица изможденные, полные боли и… надежды. Надежды на меня.

У меня подкашиваются ноги. Нет. Это слишком. У меня нет столько коек, нет столько сил, нет…

— Леди Амелия!

Девушка, которую я не так давно приютила, выбегает из больницы, ее глаза широко раскрыты от ужаса.

— Внутри… их уже столько! Я не знаю, куда их размещать! Все койки заняты, люди ждут в коридорах!

За ней мелькает призрачная фигура Альберта.

— У нас никогда не было такого наплыва людей. Даже в самые лучшие времена! Боже правый, куда мы их всех разместим? — хватаясь за голову, тянет он, но тут же поправляет свое пенсне.

Паника, острая и холодная, сжимает горло. Я не справлюсь. Я снова все разрушу. Я…не смогу. У меня почти нет сил, а они… я им так нужна. Откуда? Откуда они узнали о больнице? Обо мне?

У меня перехватывает дыхание. Я закрываю глаза, отчаянно пытаясь найти опору. И вижу ее. Бабушку. Не в видении, а в памяти. Ее спокойное лицо, ее руки, всегда знающие, что делать.

«Дом — не стены, дитя мое. Дом — это сердце, что в них бьется. И ты должна почувствовать, что внутри этой больницы тоже есть сердце. Твое сердце. Вы с ней единое целое».

Я протягиваю руку и прикасаюсь ладонью к шершавой, облупившейся стене. Я не произношу заклинания. Я просто… чувствую. Представляю нас, как одно целое. Вспоминаю всю свою боль, разрушения, которые пережила по вине сестры, боль, отчаяние и понимаю, что это все уже не имеет никакого значения. Я открываю глаза. Смотрю на Джонатана. Он исцелил мои раны. Я заново доверилась ему. Простила. Нашла в себе силы двигаться дальше.

Я думаю обо всем этом, о том, как должна выглядеть больница. Она это я. Мое отражение. Я представляю ее чистой, прочной, готовой принять всех, кто пришел за помощью. Я представляю, как трещины на ее стенах и фасадах затягиваются, как краска ложится ровным слоем, как пахнет свежей древесиной и лекарственными травами.

Тепло вырывается из моей груди, из того самого пламени и растекается по руке. Камень под моей ладонью становится теплым, и я чувствую, как он… дышит. Трещины стягиваются, как раны на живой коже. Облупившаяся краска сходит хлопьями, как старая, мертвая кожа, и снизу проступает ровный белый слой. Свежий. Новый. Это не магия строителя. Это магия целителя. Я отдергиваю руку, задыхаясь. Силы резко убывают, в глазах темнеет. Но я вижу результат.

— Это… твое «Сердце Пламени». Твоя магия. Магия, которую ты наконец-то приняла, — тихо говорит Джонатан рядом со мной. — Она пробудила не только тебя. Она пробудила больницу. Она не могла дышать, пока ты отказывалась верить в свою силу. Пока твоя душа была ранена.

Так вот в чем истинная сила. Не в разрушении. В созидании.

Я делаю глубокий вдох, чувствуя, как слабость сковывает мышцы. Но я не могу остановиться. Я иду дальше, касаясь стен, дверных косяков, подоконников. С каждым прикосновением я отдаю частичку себя, частичку того тепла, которое живет внутри. Палаты освежаются, пыль исчезает, сломанная ножка кровати срастается сама собой.

Я почти падаю от изнеможения, когда Лира, сияя от увиденного, докладывает:

— Все размещены, леди Амелия! Все палаты… они как новые!

Я киваю, опираясь о косяк двери, и вижу, как Джонатан, скинув плащ, помогает переносить тяжело раненого. Дракон. Правитель. Но здесь он просто пара сильных рук.

Я медленно опускаюсь на стул и слышу их тихий разговор Джонатана с Альбертом.

— Когда заполучишь артефакт, уйдешь? — спрашивает Альберт, понизив голос. — Он сделает тебя неуязвимым. Это важно для твоего рода. Это отличный шанс получить то, что тебе нужно, а не прозябать на этом отшибе в кругу больных и раненых, которые тянутся сюда нескончаемым потоком. Это же вам не по душе. Вы же понимаете, что должны заниматься другими вещами? Стоит просто взять вторую часть артефакты и вы станете неуязвимым.

Я замираю, не дыша. Сердце заходится в груди.

Джонатан молчит всего секунду, но она кажется вечностью.

— Я знаю, но… — наконец говорит он, и в его голосе настоящая, горькая борьба.

Я боюсь услышать его ответ. Я готова отшатнуться, убежать, но мир взрывается раньше.

Ворота с грохотом разлетаются вдребезги. На территорию больницы врываются маги в багровых робах, и за ними вихрь из воды и колющего льда.

— Эмма. Она сбежала! — выкрикивает кто-то из стражников и тут же падает на сырую землю, словно кто-то вытянул из него все жизненные силы.

Все происходит за мгновения. Один из магов целится в меня, в мою истощенную, беспомощную фигуру у двери. Я вижу сгусток ледяной энергии, несущий смерть. Я слишком слаба, чтобы пошевелить даже рукой. Я не могу сопротивляться. Не могу отразить его атаку.

Джонатан бросается вперед не раздумывая. Он заслоняет меня собой, принимая удар на свою спину. Он не кричит. Он лишь издает сдавленный стон, падая на колени.

— Нет! — мой крик разрывает горло.

Но не успеваю я встать, как вижу вспышку света у него в руке. Яркую, теплую, живую. Вторая половина «Сердца Пламени» материализуется в его сжатом кулаке. Он держит ее, смотрит на меня сквозь боль, и в его глазах не жажда силы, не мысль о бегстве.

— Мое место здесь, — говорит он, и его голос гремит, наполненный новой силой. — С тобой.