Я готова.

Амелия

Топот копыт затихает, и наступает звенящая от напряжения тишина. Я стою, зарывшись пальцами босых ног в холодную землю, и смотрю на всадников. Трое стоят впереди, а остальные человек десять позади них.

Сердце делает болезненный кувырок в груди и замирает.

Джонатан. Он стоит во главе всех этих всадников и смотрит на меня.

— Амелия!

Он соскакивает с коня так стремительно, что, кажется, не коснётся земли. Его лицо бледное, искажённое гримасой, которую я не могу прочитать — то ли ужас, то ли ярость. Он не останавливается, не говорит ни слова. Просто стремительно преодолевает расстояние между нами, и его руки, сильные, твёрдые, хватают меня за плечи.

— Джонатан, что… — я не успеваю договорить.

Он вертит меня, осматривает со всех сторон, его пальцы впиваются в мои руки, скользят по спине, будто ищут рану, будто проверяя, цела ли я. Его дыхание сбившееся, прерывистое. За его спиной стражники спрыгивают с коней, их клинки с лязгом выходят из ножен, они окружают нас плотным кольцом, вглядываясь в тени больницы, но он, кажется, не замечает ничего и никого, кроме меня.

— Ты… ты в порядке? — его голос звучит хрипло и сдавленно. — Ты точно в порядке? Ничего не беспокоит? Нигде не болит? Амелия, скажи мне правду!

Я отшатываюсь, наконец вырываясь из его цепких рук. Шок сменяется лёгкой паникой и полным недоумением.

— Я в порядке! — выдыхаю я, потирая плечо, где точно останутся следы от его пальцев. — Что ты тут делаешь? Что это вообще такое? Кто все эти люди?

Он отвечает не сразу. Его грудь тяжело вздымается. Он смотрит на меня так, будто видит призрака. Потом его взгляд скользит по моему лицу, по моему старому платью, по босым ногам, и в его глазах что-то меняется. Словно паника отступает, уступая место холодной, спокойной ярости.

— Давай зайдем внутрь, — говорит он твёрдо, и его голос снова обретает привычные командные нотки. — Здесь холодно. Ты можешь простудиться.

Он не спрашивает, не ждёт разрешения. Он просто берёт меня под локоть, и на этот раз его касания намного осторожнее.

— Джонатан, — шепчу я, но он уже ведёт меня к входу, а его стражники остаются снаружи, заняв оборонительные позиции.

Внутри пахнет овсянкой и дымом. Он оглядывает прихожую, его взгляд цепляется за опрокинутое ведро, за тряпку на полу. Это все следы моей утренней суеты. Он ведёт меня на кухню, усаживает на стул у потухшей печи. Сам наливает воду в чайник, находит заварку, его движения резкие, точные, но я вижу, как, несмотря на всю эту напускную уверенность, его пальцы слегка дрожат.

— Я…я думал, что ты мертва, — говорит он наконец, ставя передо мной чашку с дымящимся чаем, но при этом избегая смотреть на меня.

Осторожно касаюсь горячей чашки и поднимаю на него растерянный взгляд. Горячий напиток обжигает пальцы, но я не чувствую боли.

— Что? Я мертва?

— До нас дошли слухи, — он поворачивается ко мне, и в его глазах снова мелькает тот самый дикий ужас. — Сегодня утром. Нам сообщили, что на больницу напали. Что ты… что ты смертельно ранена. Что твоё тело…

Он не может договорить. Вместо этого он снова хватает мою руку, и сжимает её так сильно, что ноют кости. Его ладонь горячая, почти обжигающая.

— Откуда ты знаешь? — шепчу я, и у меня пересыхает в горле. Ледяная полоса страха пробегает по спине. — Кто отправил эту весть?

— Гонец. Он примчался на рассвете. Сказал, что твоя семья уже скорбит по тебе, — его голос становится низким, опасным. — Я был так шокирован… а потом… я не помню, что было потом. Я просто собрал небольшое войско и рванул сюда.

Мысли в голове путаются, складываясь в ужасную картину.

— Моя сестра… она была так уверена, что меня убьют, что сказала об этом, не дождавшись известий? Или… — я поднимаю на него взгляд, — испугалась, что я выживу, и решила действовать на опережение? Сказать тебе, что я мертва, чтобы ты… чтобы ты даже не думал искать меня? Чтобы ты оставил меня здесь умирать на самом деле? — Кто сказал эту весть гонцу? — мои пальцы сжимают его руку еще сильнее. — Эмма? Моя сестра? Она что-то знает?

— Не знаю, — он медленно качает головой, пытаясь осмыслить весь этот ужас.

— Джонатан… Моя сестра. Она должна была все знать.

Он хмурится, отводя взгляд.

— Она что-то говорила, но я уже не слушал её. Я… я даже не видел её. Я просто сорвался с места и поскакал.

Он снова смотрит на меня, и в его глазах читается та самая уязвимость, которую я видела лишь мельком.

— Амелия, ты правда в порядке? Что случилось прошлой ночью?

Я делаю глоток чая. Он горький, обжигающий. Я смотрю на него и начинаю рассказывать. Кратко, сбивчиво. О пациенте. О тенях. О том, как они исчезли. О том, как исчез он. О имени Эммы, вырвавшемся у него в крике. Я не говорю о своей магии. Только о фактах.

Джонатан слушает, не перебивая. Его лицо становится всё мраморнее, всё холоднее. Когда я заканчиваю, он медленно поднимается.

— Твоя сестра. Она не остановится.

— Я знаю, — выдыхаю я.

— Ты не можешь оставаться здесь одна, Амелия.

— Если ты опять скажешь, что я должна уехать с тобой, то лучше уходи, — говорю я тихо, опуская глаза в чашку. — Просто уходи, Джонатан. Вернись к ней. К своей жизни. Скажи ей, чтобы она оставила меня в покое. Чтобы не беспокоила меня. Я не претендую ни на тебя, ни на титул вашего рода.

Он не двигается, но я чувствую его взгляд на себе.

— Она желает тебя так же, как и ты её, — я поднимаю на него глаза, и мой голос дрожит от нахлынувших эмоций. — Иди к ней!

Я почти кричу последние слова. Он замирает, а потом медленно, очень медленно поднимает на меня взгляд. Его глаза, как два куска зимнего льда.

— Я никогда не желал её, Амелия, — говорит он тихо, но так, что каждое слово отдаётся в тишине кухни, как удар колокола. — Никогда.

Амелия

Тишина в столовой после его слов становится оглушительной. Даже кот где-то притих. Я смотрю на него, на этого человека, который только что перевернул всё с ног на голову, и не могу издать ни звука. Слова застревают в горле колючим комом.

Сначала накатывает волна чистой, беспримесной ярости. Она знакомая, как старый друг, и гораздо проще, чем тот винегрет из эмоций, что клокочет внутри.

— Не лги мне! — вырывается у меня. Голос хриплый, сдавленный. — Я видела все собственными глазами! Видела ее довольное лицо! Видела твою растерянность! Я слышала каждое слово, которое ты тогда сказал! «Ты мне не нужна». «Ты никто». Это был твой голос, Джонатан. Или хочешь сказать, что мне показалось?

Он не отводит взгляда. Его глаза, обычно такие холодные и недоступные, сейчас полны чего-то сложного и ранимого.

— Я знаю, что ты слышала, — говорит он тихо, и каждый его звук дается с видимым усилием. — Я помню каждое свое слово в тот день, Амелия. Каждое. До последней запятой. Это… невыносимо помнить. Но ты… ты не знаешь и половины того, что было до. Что привело к этим словам.

Мои пальцы впиваются в дерево стола так, что суставы белеют.

— Тогда расскажи! — голос срывается на крик, в котором звенит вся моя наболевшая обида. — Просветите меня, ваша светлость! Что же такого невероятного случилось, что оправдывает твой поступок? Что за волшебная причина заставила тебя разбить мое сердце, унизить меня в самый счастливый день и вышвырнуть из твоей жизни, как надоевшую ветошь?

Он делает глубокий, шумный вдох, будто готовится нырнуть в ледяную воду. Его плечи обычно такие прямые, сутулятся.

— Эмма… Накануне, она попросила меня зайти, — начинает он медленно, с трудом подбирая слова. — Сказала, что хочет показать подарок для тебя. Какое-то фамильное украшение на свадьбу. Я вошел в ее комнату… — он замолкает, взгляд становится отсутствующим. — Я помню, как в нос ударил странный, слишком густой и сладкий запах духов. Не ее обычный аромат. А потом… потом все поплыло. Края зрения помутнели. Я очнулся только на утро, на ее кровати. Раздетый. Рядом с ней. С синяками на шее, которых я не оставлял. С ощущением… липкой, тошнотворной грязи. И с одной единственной мыслью, которая отравляла меня: «я только что предал тебя». Самым низким способом.