— Где?

Я поднимаю на него взгляд, и впервые за долгое время в моих глазах нет ни капли сомнения.

— Больница. Мы должны вернуться. Немедленно.

Джонатан

Она смотрит на меня, и в ее глазах та самая сталь, что заставила меня влюбиться в нее тогда, на балах, когда все остальные девушки лишь робко опускали взоры. Та самая сталь, что не сломалась, когда я своими же руками попытался ее уничтожить.

«Больница. Мы должны вернуться. Немедленно».

Эти слова падают в тишину комнаты, как приговор. И как надежда. Возвращение. Туда, где она стала сильной без меня. Туда, где я был изгнанником у ее порога. Но это ее территория. Ее крепость. И если она готова пустить меня туда не как незваного гостя, а как… союзника? Это уже что-то.

Я медленно поднимаюсь с колен. Колено похрустывает от долгого неподвижного сидения.

— Хорошо, — говорю я, и мой голос звучит ровнее, чем я чувствую. — Как только лекарь разрешит тебе встать, мы вернемся.

Она кивает, и тень усталости снова ложится на ее лицо. Боль и магическое истощение берут свое. Я вижу, как ее веки тяжелеют. Вижу, как тяжело ей справляться с этими травами, которые не позволяют ей быть собой. Чувствовать свою магию, но не в силах что либо сделать.

— Отдыхай, — тихо говорю я. — Я распоряжусь насчет отъезда.

Выхожу из комнаты, оставляя ее в покое, а сам прижимаюсь спиной к холодной каменной стене в коридоре. Руки до сих пор слегка дрожат. От ярости. От страха. От этого внезапного, хрупкого, как первый лед, ощущения, что что-то сдвинулось с мертвой точки.

И я бы мог уничтожить ее сестру. Растоптать. Стереть в порошок, но нельзя. Иначе мы не узнаем правду. Иначе все, через что я прошел, будет зря. Поэтому нам нужно найти то, что ей нужно. Первопричину ее поведения. Источник, который сподвиг ее на такую подлость.

Я узнаю у лекаря о ее состоянии и, как только получаю его разрешение на дальнюю дорогу, сразу отдаю приказ. Мы отправляемся через два дня. Два долгих дня.

Все два дня мне с трудом удается заставить ее поесть и выпить воды. Она передвигается по комнате как привидение, но в ее глазах решимость. Уверенность в том, что она справится. Что мы справимся.

Дни сменяют ночи. Время утекает сквозь пальцы, и утром второго дня, как и говорил лекарь, Амелия уже самостоятельно стоит на ногах. Не шатко, как было до этого. А уверенно. Твердо.

— Я готова, — ее голос становится тверже. От болезненной хрипотцы не осталось и следа.

— Значит, в путь.

Мы возвращаемся. Она сидит передо мной в седле, прижавшись спиной к моей груди. Я обнимаю ее одной рукой, чтобы она не упала, и чувствую каждое ее дыхание, каждый стук ее сердца через тонкую ткань плаща. Она не отстраняется. Она просто молчит, упрямо глядя на убегающую дорогу.

Мы подъезжаем к больнице, и меня снова, как и в первый раз, охватывает странное чувство. Эти почерневшие стены, эти разбитые окна… они словно смотрят на меня. И на этот раз взгляд не враждебный. Скорее оценивающий.

Я помогаю Амелии слезть с коня. Ее ноги внезапно подкашиваются, и она на мгновение хватается за мое предплечье, чтобы удержать равновесие. Ее пальцы горячие даже через рукав.

— Спасибо, — бормочет она, тут же отпуская меня, а я чувствую глупое сожаление, что все так быстро закончилось.

Она делает шаг к распахнутой двери, и больница, кажется, вздыхает ей навстречу. Словно она ждала ее возвращения, так как ждут желанного гостя. Я делаю шаг за порог, и теперь больница не кажется мне чем-то темным. Воздух внутри пахнет по-другому. Не просто плесенью и пылью, а травами, дымом и… жизнью.

— Госпожа! — из полумрака коридора выплывает тень, которая постепенно обретает очертания женщины в переднике. Марфа. Ее призрачные руки хватаются за края фартука. — Вы вернулись! Мы так волновались!

За ней, фыркая, выходит кот. Его единственный глаз сверлит меня неодобрительным взглядом.

— Притащил ее обратно, я смотрю, — ворчит он. — И в каком виде? Я же говорил, что твоя драконья защита не стоит выеденного яйца.

Я игнорирую его, следуя за Амелией, которая, кажется, на глазах наливается силами, просто находясь в этих стенах. Она идет по коридору, ее пальцы скользят по шершавой штукатурке, словно здороваясь со старым другом.

— Альберт? — зовет она.

Прозрачный доктор материализуется прямо из стены, поправляя пенсне.

— Амелия, дитя мое! — его взгляд скользит по ее бледному лицу, и его бестелесные черты искажаются беспокойством. — Что случилось? Мы чувствовали… потрясение. Боль.

Я смотрю на него и понимаю, что если бы не его призрачные очертания, то, скорее всего, он бы обнял ее. Прижал к себе.

— Все в порядке, Альберт, — говорит она, и в ее голосе слышна усталая улыбка. — Теперь все в порядке. Мне нужна книга. И доступ в подвал.

Она не смотрит на меня, объясняя им, что произошло. О похищении. О моем вмешательстве. О том, что я здесь не как захватчик, а как… проситель.

Кот фыркает.

— Зелье воспоминаний? Опасная штука. Может мозги вспять вывернуть, если неправильно сварено будет.

— Я помогу, — парит Альберт. — Я кое-что понимаю в алхимии. Вернее, понимал, когда был… более осязаем. Если, конечно же, наш Джонатан готов рискнуть своей жизнью ради этой правды, — его тяжелый взгляд впивается в меня словно клешнями.

— Если бы я не был готов, то не оказался бы здесь, — решительно заключаю я, прекрасно понимая последствия своего решения.

Джонатан

Мы спускаемся в подвал. Воздух здесь густой, пахнет землей, кореньями и старой магией. Амелия подходит к тому самому столу, где лежит массивный фолиант. Она кладет на него ладони, и книга, как живая, сама открывается с тихим шелестом. Страницы перелистываются, пока не останавливаются на схеме, испещренной странными символами и рисунками растений.

— Истинный взор, — читает она вслух. — Позволяет увидеть память испившего, как она есть, без прикрас и искажений.

Она изучает рецепт, ее брови сдвигаются. На лбу залегает глубокая морщина. Я вижу, как ее взгляд выхватывает названия ингредиентов: «Слеза лунной росы, собранная в полнолуние… корень мандрагоры, выкопанный на рассвете…»

— Часть этого есть в аптеке, — бормочет она. — Но пепел… и три капли крови того, кто ищет правду.

Она поднимает на меня взгляд. И в ее глазах я снова вижу ту самую неуверенность, что была в поместье. Она боится. Боится ошибиться. Боится навредить.

— Я не уверена, что это безопасно, — говорит она тихо. — Я никогда не делала ничего подобного. Если что-то пойдет не так…

Она не договаривает, но я слышу продолжение: «Я никогда себе этого не прощу».

Вся моя решимость, все мои сомнения куда-то улетучиваются. Остается только ясность. Хрустальная, ледяная ясность.

Я делаю шаг вперед, к столу. Смотрю не на книгу, а на нее. На ее испуганные, огромные глаза.

— Амелия, — говорю я, и мой голос звучит на удивление спокойно. — Ты справишься.

Она кивает, затем медленно берет с полки небольшую каменную ступку. Ее руки дрожат. Она начинает измельчать коренья, смешивать жидкости, ее движения неуверенны, но точны. Она шепчет слова из книги, и воздух вокруг ее пальцев начинает слабо мерцать.

Наконец, она добавляет три капли своей крови из крошечного пореза на пальце. Альберт указывает мне на одну из склянок. Пепел. Я протягиваю его Амелии. Она осторожно всыпает его в чашу. Жидкость вспыхивает бледно-серебристым светом и затихает, превращаясь в мутноватую, мерцающую субстанцию.

Она держит ступку в руках, глядя на нее, как на змею.

— Я не знаю, что будет, — шепчет она. — Я не могу гарантировать…

Я не даю ей договорить. Я протягиваю руку и забираю ступку из ее дрожащих пальцев. Наши пальцы соприкасаются на мгновение. Ее кожа горячая, а моя холодная.

Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, полными ужаса и непонимания.